Золото Севера

— Теперь машину вымою, вон какая грязь, даже кабина вымазана, — говорит Козлов.

Движемся к берегу Анюя Вспугнутая мотором, с шумом вспархивает из ивняка стайка темно-коричневых кедровок, делает круг и исчезает за сопкой. Наша стальная махина, осторожно приспустив нос, сползает в воду. Кажется, что к воде прильнуло какое-то живое существо и с жадностью утоляет жажду.

В НЕНАСТНЫЕ ДНИ

Я простился с Козловым и направился к лагерю геофизиков. В нем живут геологи и летчики, ведущие поиски полезных ископаемых с воздуха.

Сразу видно, что здесь устроились с максимально возможным комфортом: к лиственницам подвешены алюминиевые умывальники, в каждой палатке — железная печка, а у девушек — даже «паркетные» полы из досок от ящиков. Почти у всех легкие дачные раскладушки с непременными сетками — пологами от комаров. Есть рубленая баня, пекарня (железная бочка в срубе, наполненном галькой), палаточная столовая и даже… настольный теннис: из тоненьких лиственниц сделан решетчатый стол, который накрывается брезентом.

К геофизикам в эти дни прикомандирован, как он об этом уже говорил мне, Иван Агеев. Он быстро познакомил меня со всеми своими товарищами. Начальник партии Владимир Смирнов указал на какой-то ящик: «Садитесь, угощайтесь». На низком, вбитом в землю столе лежали хлеб, вареное мясо, стояли откупоренные банки консервированного компота, которые, словно кубки в Древней Руси, ходили по кругу.

На мое плечо легла рука Ивана Агеева.

— Правильно сделал, что и сюда завернул, — говорит он, — Увидишь, что это за работенка. Она не похожа на другие. Мы ведь не просто летаем — нам нужно прочесать определенную территорию на небольшой высоте. И сворачивать с прямой нельзя! Долина — идем долиной, за нею сопка — лезем на сопку. Одним словом, искать клады всегда трудно — и с воздуха, и шагая по земле.

Агеев повернулся к Смирнову:

— Володя, разрешишь корреспонденту полетать!

Смирнов поднял на меня серые глаза — одновременно и внимательные и мечтательные. В синем вельветовом костюме, несколько необычном для тайги, начальник партии казался моложе своих лет, а ведь ему нет еще и двадцати пяти!

Иван называл Смирнова просто — Володя. И, как я заметил, в тайге любые дружеские отношения нисколько не мешали делу и тем правам, которыми были наделены люди.

…Меня разбудили какие-то звуки. Прислушиваюсь, это кричат пролетающие над лагерем гагары. Часы показывают третий час ночи — пора подниматься.

Холодно. Вылезать из спального мешка никак не хочется. Но Агеева уже нет.

Выбираюсь из палатки. Иван стоит в одной рубашке, ворот распахнут. У него такой вид, словно ему жарко.

— Ветерок из-за той сопки тянет. Там Восточно-Сибирское море; та сторона всегда портит погодку, — недовольно ворчит Агеев.

Шагаем к взлетной полосе. Под ногами — зеленые мягкие кустики, их веточки как у елки, только иглы еще короче и толще, мясистей. А на веточках черные круглые ягоды. Это — шикша. Сколько ее тут! На вкус вяжущая, чуть приторная, немного напоминает паслен. Язык сразу становится черно-фиолетовым, как от шелковицы.

Возле двух сросшихся лиственниц Иван останавливается и показывает на вершину: там приткнуто к веткам круглое гнездо.

— Тут белочка-летяга живет. — Он стучит пальцами по стволу.

Из гнезда показывается серенькая мордочка, бусинки глаз — точь-в-точь шикша! — уставились на нас. Белка зацокала.

— Ну, дурешка, пикируй вниз, — говорит Иван и раскрывает ладонь: на ней лежит кусочек сахару.

Белка спустилась, схватила сахар и стремительно умчалась обратно к гнезду.

Когда мы дошли до самолета, надвинулась туча, начал накрапывать дождь. В течение десяти минут погода резко изменилась. Вылет отменили.

Ни на второй, ни на третий день не могло быть и речи о полетах на съемку. Сперва был беспросветный дождь. Прижавшаяся к краю взлетной полосы «аннушка» казалась закоченевшим кузнечиком.

…Наша палатка стоит на самом берегу Малого Анюя.

Об Анюе я впервые услышал только на Севере. Вернее, о двух реках — Малом и Большом Анюе. На карте они похожи на оленьи рога — два русла соединяются и впадают в Колыму единым потоком. И любопытно, что Малый Анюй называется еще Сухим Анюем, в чем виден «характерец» реки: она то обсыхает, сажая все плывущее на мель, то снова ревет после дождей, заливая неосторожных и доверчивых путников, принявших высохшее на время дно реки за берег. Малый Анюй не хочет образумиться — он по-прежнему хитер и коварен.

…К вечеру ветер снова задул неожиданно и сильно. Палатки затрепетали, надулись бока; чудилось — это в агонии дышит тяжелобольной. Заметались лиственницы, и на землю то здесь, то там посыпались маленькие шишечки. И казалось, что в этот вечер солнце быстрее спустилось за сопки, словно упряталось от ветра.

Ночью было не до сна. Палатка рвалась и трещала.

Несколько раз после сильных порывов ветра я открывал глаза, ожидая увидеть над собою небо, но палатка каким-то чудом еще держалась. Иван Агеев тоже ворочался, и ему не спалось. Рядом упала лиственница, потом еще одна, и еще.