Золото шаманов

Ощущение недосягаемости испугало меня. Оно стремительно нарастало и я услышал, как клацают мои зубы. Дрожь охватила всё тело, внутренности сжались в комок и подступила такая тошнота, что, казалось, они должны извергнуться. Я почувствовал, как меня тащат, затем напряжение чуть-чуть отпустило и послышался едва различимый, словно доносящийся издалека, голос. В то время, как спазма в животе исчезала, он становился всё громче. Я определил голос компаньона. Слава отрывисто кричал:

– Дверь! Дверь держи, – и ещё: – Лепяга, окна!

Размеренно и ровно прозвучала очередь в три патрона. Комом, который ещё не рассосался в животе, я почувствовал её мощную вибрацию – каждый выстрел отдельно. Наконец, сделал глубокий вдох. Вливающийся в лёгкие воздух вернул грудной клетке упругость. Послышалась пальба, торопливая и беспорядочная, будто на железный лист высыпали пригоршню гороха. Кто-то что-то орал. Слава исчез. Я перевернулся на бок, постанывая от боли. Живот ныл, будто брюшной пресс сводило судорога. Обнаружил, что нахожусь в часовне. В дверном проёме виднелись разбросанные красные угли. Крики усилились. Орали теперь не в одно горло, кажется, ругались. Стрелять перестали. Густо пахло горелым порохом. Я втянул в себя его злой смрад и закашлялся.

– Ильюха, – Слава потряс меня за плечо. – Живой?

– Да, – дыхание перехватило. Я зажмурился, переждал. – Живой, только не пойму, на каком свете нахожусь.

– Здорово тебя скрутило, – констатировал Слава.

– Они не ушли, – прохныкал кто-то. – Видите, вокруг ходят… Ходят!

– Заткнись, – прикрикнул Вадик. Нытик принялся громко всхлипывать. Я узнал Лёшин голос.

– Еле тебя вытащили, – заботливо поведал друган. – Хорошо, что вовремя заметили. Лепяга их первый заметил, между прочим.

– Кого?

– Их.

Только сейчас я обратил внимание на громкий хруст, доносящийся снаружи. Кто-то большой бродил вокруг часовни, ломая ветки. Кто-то или что-то двигалось, словно не переставляя ног. Треск палок был непрерывным, без топанья.

– Как Илья, уцелел? – спросил Андрей Николаевич.

Голос его звучал неестественно строго. Без прежней боязни и даже с некоторым торжеством.

– Ага, – сказал Слава.

– Уцелел, – сказал я.

– Вам не стоило покидать убежище. Я предупреждал, что с наступлением темноты сущности ночи становятся сильнее.

В той стороне, откуда доносился голос невидимого во мраке Лепяго, беззвучно возникли два ярко-красных пятна. Они показались мне исключительно красивыми; пятна мерцали, переливались, словно были наполнены жидким огнём, сродни неземному золотистому свету. Однако этим сходство исчерпывалось: тонкие материи, породившие обе формы свечения, были чужды друг другу и даже враждебны.

Пятна на секунду погасли, потом вспыхнули вновь, на том же месте, и продолжали ровно гореть. Я с ужасом понял, что из стены выступают глаза! Страх на краткий миг пронзил меня огромной иглой. Тело покрылось липким потом, а сердце болезненно сжалось. В этот момент я был один на один с пятнами. Казалось, никто кроме меня их не видит и никто не сможет помешать существу кинуться на нас. А ведь обладатель горящих красных глаз был внутри часовни, проникнув сквозь стену подобно ветру или туману. Харги, не замеченный никем, стоял рядом и готовился напасть!

Я всё-таки не закричал. Глаза канули вниз и пропали, а на их месте осталась неяркая белая точка – звёздочка. Харги заглядывал в окно, не имея возможности ступить на священную землю. Посмотрел, моргнул и пошёл дальше. Длилось это секунды три, не больше, но стоило мне нескольких лет жизни.

– Хуже то, что стрельбой мы себя могли выдать, – продолжил Андрей Николаевич, подтвердив, что, кроме меня, призрачных огней никто не видел. – Если нас обнаружат солдаты, мы не долетим до Усть-Марьи.

– Откуда взялись эти твари? – свистящим шёпотом выдавил Лёша.

– Пришли из тайги, – растолковал всезнающий директор краеведческого музея. После знакомства с потусторонним миром, ему ничто не было в диковинку. – Они всегда тут водились: мелкие повелители сопок, ручьёв и болот. Аборигены боялись их и чтили.

– Северные наяды и дриады, – пробормотал я.

– Да, наяды и дриады. Сибирь в этом плане мало чем отличается от Греции или, скажем, американского континента. Просто люди со своим грубым восприятием замечают лишь отдельные их проявления. Составлять по этим фрагментам представление о мире тонких материй всё равно, что оценивать роман по нескольким выбранным наугад буквам.

Речь Лепяго, тон человека, уверенного, что с нами ничего не случится, успокаивал. Возможно, этого эффекта он и добивался. В кошмарной ситуации затюканный учитель истории остался самым рассудительным, самым здравомыслящим из нас.