Золото скифов

Саша важно закивал и вернулся на крыльцо. На крыльце прыгал Костя и по памяти перечислял ноты.

– До! Ре! Ми! Фасоль! – кричал он.

– Нет такой ноты – «фасоль»! – оспорил Саша.

– Есть!

– Нету!

– Давай у мамы спросим! Нет, ты не беги! Ты надуешь! Рита, иди спроси у мамы: фасоль есть?

Рита побежала и вернулась с известием, что фасоль есть. Саша был сражен.

Во дворе зашумели голоса. Обвивавший калитку виноград раздвинулся, и просунулись головы Андрея, Серафима и Нины Моховых – лучших гавриловских друзей и их соседей по дому у вокзала.

– Утро! – ворчливо произнес Андрей.

Он редко говорил «Доброе утро», потому что считал, что это выражение лишено смысла. Действительно, для кого-то оно доброе, а для кого-то не очень. Андрей обожал все уточнять. Даже фразу «Бабушка, я тебя люблю!» он обязательно сопровождал рассуждением, что наиболее сильную любовь к родственникам он почему-то испытывает, получая от них подарки.

– Простите! Мы вас не напугали? – спросил Серафим.

– Нет, – сказала Катя.

– Жаль, – огорчился Серафим. – А мы хотели! Но Андрей все испортил. Он должен был рычать из-за ворот, а он почему-то не стал.

– Там полицейский сидит на стуле. Услышит еще, – заметил Андрей.

– Он вас пропустил? – удивился папа Гаврилов.

– Он спросил у нас, куда мы идем. Мы разговорились, и я порекомендовал ему для дочки несколько книжек. Он, оказывается, не знал, что таблицу умножения нужно зубрить начиная с девяти. Потом на восемь, на семь. Тогда учить можно только пятьдесят процентов таблицы. Остальное выучится само, – сказал Андрей.

Моховым открыли калитку. Серафим вошел и по очереди поздоровался с папой, мамой и всеми детьми, включая Риту. Папа Гаврилов любил Серафима. У Серафима было уникальное качество. Насколько его брат Андрей был скептиком, настолько Серафим умел всему радоваться. Причем поводы для радости он находил повсюду. Даже если бы его бросили с камнем на шее в болото, он, наверное, воскликнул бы в полете: «Ой! Какие здесь пиявки и лягушки!»

Моховых угостили чаем и яйцом с хлебом. Яйцо с хлебом делалось так: на раскаленную сковородку клался кусок хлеба с выковырянной серединой. В пустую середину выливалось яйцо. По настроению на нем кетчупом рисовались глаза и рот, а из огурцов выкладывались уши.

– Серафим, тебе сгущенки в чай добавить? – предложил папа Гаврилов.

– Большое! Приятного вам! – отозвался Серафим.

Если его брат Андрей из желания во всем быть точным переделывал «Доброе утро» просто в «Утро», то Серафим по свойственной ему восторженной мечтательности нередко обходился вообще без существительных. Вместо «Приятного аппетита» он говорил «Приятного», а вместо «Большое спасибо» – просто «Большое».

После завтрака Моховы пригласили детей Гавриловых побродить с ними по городу. Они обещали взять с собой и Риту, что порадовало маму, потому что Рита, когда оставалась дома, вечно висла на маме и ничего не разрешала делать. Запасливая Катя попросила у папы денег, чтобы что-нибудь купить по дороге.

Мама проверила, чтобы все дети надели бейсболки и кепки, а Рите еще поменяла шорты, поскольку ночью, как оказалось, на Риту с потолка пролилась таинственная вода. Риту наличие таинственной воды не смущало, но, поняв, что предстоит выход в люди, она уступила.

– Я согласна поменять солты, только буду надевать телез слепанцы! – заявила она.

Мама не стала спорить и поменяла Рите трусы через шлепанцы.

– Хорошо, что сейчас не зима и не надо надевать их через сапоги! – порадовалась она.

Мама наконец выпроводила детей на улицу. Она доверяла Нине Моховой – девушке умной и спокойной. И вообще Моховы были замечательным семейством. Ворчал у них один Андрей, и то ворчал как-то приятно, умиротворяюще, с уважением к собеседнику. Нине же и Серафиму знакомы были высшие восторги.

Однако сегодня, несмотря на присутствие Моховых, прогулка не задалась. Костя потерял сандалию и сказал об этом почему-то только через десять минут.

– А чего ты раньше молчал?! Ты что, не чувствовал, что у тебя нога босая?! – набросилась на него Катя.

– Я сомневался! – сказал Костя.

Пришлось возвращаться и искать. В плотной толпе курортников, шедших к морю по главной улице, найти потерю было непросто. Тем более что Костя не запомнил места, где он начал «сомневаться». Хорошо, что какой-то сердобольный человек нашел сандалию и додумался положить ее на рекламную тумбу.

Рита шла по краю тротуара и зависала перед палатками с сувенирами. Почти из всех подобных палаток, приманивая таких, как она, глупышей, торчали проволочные стеллажи с множеством игрушек. Причем помещались эти игрушки на такой высоте, чтобы ребенку удобно было в них вцепиться и не отпускать до тех пор, пока оглушенная ором мама не потянется за кошельком.

Правда, сейчас мамы с ними не было, и Рите приходилось сдерживать себя. Она прекрасно знала, что ни Петя, ни Катя, ни Вика ничего ей не купят. Внезапно Рита остановилась. Между двумя раздвинутыми палатками помещался небольшой столик, окруженный заборчиком а-ля джунгли. Заборчик был сделан из толстых стеблей бамбука и обвит камышом, плющом и сухой травой. На столе был переносной холодильник.