Золото тофаларов

Только я собрался разъяснить недоразумение, как из комнаты слева по коридору выскочил длинный худой старик и довольно бесцеремонным жестом оторвал цепкую кисть генацвале от моего рукава.

— Вы Сергей?

— Да, мне назначил профессор в десять.

— Профессор — это я.

— Очень приятно.

— Взаимно.

Наши вежливые расшаркивания пришлись кавказцу явно не по нутру. Обращаясь опять к невидимому Ашоту, он разочарованным тоном завопил что-то на незнакомом мне наречии. Реакция профессора была более чем неожиданной.

— Пшел вон, пидор! — сквозь зубы процедил престарелый слуга науки.

Абрек с шипением удалился.

— Прошу в кабинет. — Взяв меня под локоть, профессор сделал приглашающий жест рукой.

Путь в кабинет лежал через гостиную, плотно забитую всевозможным товаром. Пачки кожаных курток, груды джинсов, коробки со всевозможной аппаратурой — чего там только не было. Венчали это изобилие пять комплектов перламутровых итальянских унитазов. От них исходило легкое искристое мерцание, придающее грудам барахла очарование натюрмортов ранних импрессионистов.

— Вот, полюбуйтесь. — Профессор озлобленно пнул подвернувшийся под ноги мешок. — Живу, как…

Далее последовал такой чудовищный загиб, что я, ей-богу, покраснел. Где ж этот сухопарый книжный червь изучил столь виртуозные обороты? Не часто доводилось мне слышать такого мастера.

…Будка ГАЗ-66 была на треть заполнена мешками с тротиловыми шашками. Девять шашек в мешке, по четыре килограмма каждая. Грузовик медленно пробирался по подтопленному профилю, держа курс на ручей Хатат. Взрывчатка предназначалась для так называемого «отстрела индюка» — идентификационного взрыва, по которому калибровались сейсмостанции партии. В компании трех щетинистых бичей я покуривал, удобно расположившись на груде взрывчатых веществ.

Тротил не порох, огонь для него практически безопасен. Мы кемарили, грузовик плавно покачивался на ходу, мерно урчал мотором. Вдруг машина остановилась. Я открыл дверцу и выглянул из будки.

На профиле перед машиной стоял человек, по обличию походивший на нас как две капли воды. Тот же обтрепанный «костюм геолога», болотные сапоги и грязная белая панама-накомарник. Он улыбнулся и открыл рот…

…! — Прозвучали слова приветствия.

Далее в столь же выразительных оборотах последовала просьба подбросить километров на пять по профилю. Что ж, нам было по дороге.

Ввалившись в будку, он окинул бодрым взглядом наш неприятный груз и стал говорить. Боже, что это был за монолог! Поток ярчайших образов, изумительного юмора, отточенных сюжетов сопровождался потрясающей мимикой и удивительной жестикуляцией. Но и на пять процентов этот поток не состоял из общеупотребительной лексики. Это был театр фантастического мата. Конечно, в этих краях и при такой работе без крепких выражений не обойдешься, но обычно звучат они буднично и пошло. Здесь же нашему вниманию было предложено настоящее искусство, без преувеличения.

Полчаса мы катались по взрывчатке, изнемогая от хохота. Рассказ нашего нового знакомого содержал описание суровых будней взрывника, коим он сам и являлся, и был, по сути, развернутым комментарием к инструкции по проведению взрывработ, точнее, к той ее части, где говорится о технике безопасности. Наконец, когда мы уже почти задохнулись, он, постучав в стенку у кабины, остановил грузовик и закончил свое соло:

— Так вот, если… чтобы… висел на… детонаторы вместе с взрывчаткой не…

С этим напутствием он выскочил из будки.

— Знаем, знаем. — Степаныч слезы вытирал обеими руками. Смех еще булькал у него в горле. — У нас нет детонаторов!

— У вас-то нет! Зато у меня полная…

Наш юморист полез в карман штормовки и вытащил горсть гексагеновых «карандашей» с устрашающе торчащими усами контактов.

Есть такое понятие в театральном мире — катарсис. Мол, зритель, сопереживая сценическим героям, через эмоциональную встряску испытывает облегчение, душу очищает. Я вообще не театрал, но думаю, что такого эффекта, которого добился этот мерзавец, ни в одном, даже столичном театре не достигали никогда. Душа не то чтобы очистилась, она просто воспарила.

Как вам понравится — полчаса трястись от гомерического смеха и в последнюю секунду осознать, что трясся ты, сидя на гранате со вставленным запалом и выдернутым кольцом?

Несколько мгновений мы молча смотрели на удаляющуюся фигуру весельчака.

— С-с-сука… — наконец плачущим голосом начал Степаныч.

— Не надо. — Я успокаивающе тронул его за плечо. Черт, у самого губы деревянные. — У тебя все равно так не выйдет…

Выражения, которыми старый профессор подробно характеризовал образ жизни и род занятий Автандила и Ашота (один из них, я только не понял кто, был близким другом его тридцатипятилетней дочери), живо напомнили тот впечатляющий таежный концерт. Может, и сюрприз взрывоопасный у старика в загашнике лежит?