Золото твоих глаз, небо её кудрей

Реализация тентуры::0::, уникальная ветвь.

Замкнутое темпоральное поле вне пределов реальности.

Вечность. Сектор 575 Столетия.

Личный кабинет Лабана Твиссела, председателя Совета Времён.

Около шести часов вечера по местному биовремени.

Брисли Шеридан Купер смотрел на Старшего Вычислителя Твиссела.

Ему всё меньше нравился этот человек.

Твиссел был маленьким, с редкими седыми волосами и морщинистым личиком, с которого не сходила улыбка — как правило, недобрая. Куперу казалось, что Старший Вычислитель всё время занят обдумыванием каких-то планов. Сейчас, например, его улыбочка выглядела так, будто Твиссел придумал способ жестоко отомстить какому-то своему врагу, и мысленно смакует детали.

Кабинет Твиссела был под стать хозяину. Купер, сын 78-го Столетия, помешанного на геометрических формах, с трудом переносил обстановку, которой окружил себя старик. Особенно раздражали стеариновые свечи и высокая ширма, перегораживающая угол с личным Колодцем Времени. И ещё — сор на ковре. Купер знал, что сор искусственный и сделан из силикета. К сожалению, он был сделан слишком хорошо. Впрочем, кое-что было настоящим: табачный пепел. Твиссел курил. Вот и сейчас в его руке — крохотной сморщенной ручке, украшенной тоненькими колечками — дымилась трубка с длинным чубуком.

Купер поморщился. В последнее время он часто виделся со Старшим Вычислителем. Но никаких не мог привыкнуть к мусору, дыму и пеплу. А также к старинной клавесинной музыке, которая лилась из колонок, замаскированных под канделябры.

Старик заметил осуждающее выражение лица Ученика. И улыбнулся особенно сладко.

— Курение запрещено в большинстве Столетий, — сказал он. — Теперь и в моём собственном. Я сам рассчитывал Изменение. Мне это не доставило ни малейшего удовольствия, зато предотвратило религиозную войну в 32503-ем. Впрочем, хороший трубочный табак умели делать только в медианных ветвях тридцать четвёртого кола старших отсечений девятисотых долей… проще говоря на твоём языке, в первой половине 72-го столетия после тридцатого Изменения Реальности. Которое сейчас сменилось уже на тридцать третье. Так что я завёл себе небольшую плантацию в двухсоттысячном. В это время климат Земли идеален для выращивания табака. Уже в следующем веке начинается похолодание… Кажется, ты меня не слушаешь.

— Простите, сэр, — вежливо сказал Купер, — но я не понимаю, зачем меня вызвали.

Улыбочка снова изменилась. На этот раз она была такой, будто хозяин кабинета собрался захватить власть над миром. Впрочем, в определённом смысле он ею обладал и так — как председатель Совета Времён.

— Терпение, мой мальчик, терпение, — сказал он, попыхивая трубочкой. — Всё должно происходить своим чередом. Трубка должна быть докурена, а ты — рассержен и озадачен. Кое-какие вещи лучше воспринимаются именно в таком состоянии. Эту мысль я вычитал в мемуарах Роберта Монтебри, друга Иммануила Канта. Ты не знаешь, кто такой Кант? Довольно остроумный философ Первобытной эпохи. Кант полагал уравновешенность высшим благом. Однако, когда ему нужно было вызвать в себе творческий порыв, он считал полезным слегка разозлиться. Для этого он держал у себя книгу, написанную одним наглым шарлатаном. Кант держал её именно потому, что грубое невежество автора его возмущало. Путём ряда опытов он установил, что в наилучшее состояние его приводят две с половиной страницы этого опуса… Я сам пробовал этот метод, но выяснил, что меня больше заводит общение с живыми болванами. Сегодня я, например, потратил пять минут сорок секунд на беседу с господином Финчем. Этот идиот меня очень взбодрил. Даже слишком взбодрил.

Брисли с трудом подавил зевок. Болтовня Твиссела вызывала у него не столько злость, сколько сонливость. Хотелось положить руки на стол, а голову — на руки.

— Кстати, — не унимался Твиссел, — один русский поэт назвал Канта «блюстителем порядка у запертой комнаты Вечности». Мне это понравилось. Это очень точно описывает моё собственное положение в нашей скромной организации. Иногда я думаю, не ввести ли в моду ношение парика. Или наоборот: сделать это своим личным чудачеством. К сожалению, в парике мне неуютно. Мне вообще неуютно, везде и всегда. Даже этот кабинет слишком велик для меня. Иногда я прячусь за ширмой, чтобы не видеть вот этого вот всего, — он обвёл рукой обстановку. — Но, полагаю, ты уже достаточно истомился. Сядь.

— Я лучше постою, — сказал Купер. — Простите, Старший, но я сегодня и так отсидел всю задницу.

— Нет, присядь. Я настаиваю.

Купер отодвинул стул и молча сел. Происходящее нравилось ему всё меньше.

— Ты знаешь, почему тебя изъяли из Времени и обучают темпоральной механике и Первобытной истории? — на этот раз Твиссела улыбался как преподаватель на экзамене, намеренный завалить нерадивого студента.

— Не знаю, — сказал Купер.