Кот не стал спорить. Он просто подхватил лису на руки и понёсся через горячую полосу, шипя от боли.
Потом они сидели на пятачке прелой травы. Кот зализывал подошву левой ноги, особенно пострадавшую — он ей наступил на какую-то раскалённую железяку. Но всё это было неважно по сравнению с тем, что он жив и что его любимая женщина с ним.
— Й-извини, Баз, — осторожно сказала лиса. — А где наш дублон?
Кота как током долбануло. Он забыл дублон на Поле.
Он вскочил, хлопнул себя по ляжкам.
В этот самый момент от выжженой полосы послышалось нехорошее потрескивание. Коту показалось, что он видит поднимающиеся язычки огня. Аномалия оживала.
— Нееет! — отчаянно заорал он, бросаясь назад.
Бездействие насладительное. Бесконечно воцариться над всем
Ещё! Ещё! Ещё! Ещё! Ещё! Ещё! Аааааааа!
Омерзение, ужас, боль и отчаяние — естественные состояния живого существа. Всякая радость, напротив, иллюзорна, даже если её причины кажутся реальными. Всё хорошее — это хороший сон, за которым наступает или плохой сон, или, ещё хуже, пробуждение.
18 января 313 года о. Х.
Буратина. Задняя часть коры головного мозга.
Утро.
Сurrent mood: оh yeah!/даааа!
Сurrent music: Sandu Ciorba — Ale
Буратину унесло вверх, и тут же его оглушил гром аплодисментов и сдобные хохотки.
— Бу! — кричали откуда-то снизу. — Ра! Ти! На! Буратина-Буратина! Вставай! Вставай! Вставай! Счастье! Веселье! Жопа! Слава! — и другие слова, столь же прекрасные, благоуханные.
Бамбук СЛАДОСТНО потянулся. Он возлежал в золотом вольере. Над ним склонялась — с выражением глубочайшего почтения — рыжая поняша. Буратина видел её единожды и не знал, как её зовут. Но очень хорошо запомнил, что она смотрела на Карабаса с любовью и преданностью, а дать ему, Буратинке — даже и не думала, скобейда жопеногая. Деревяшкину вздумалось наказать её за такое к себе отношение. И он, даже не вставая, обоссал её четыре раза как бы фонтанчиком таким пышно журчащим — отважно! как мужик обоссал её! и ещё дал ей коленом ПО САМОЙ МОРДЕ!
Ева — да, это была она, позорница, фу-фу-фу-фу! — зарыдала.
— Мой господин Великий Буратина, — сквозь слёзы шептала она, — я провинилась, забей меня.
Буратине вдруг показалось, что он уже слышал нечто подобное — в какой-то
— Утихни, срань, — с удовольствием сказал Буратина Еве. — Мне нравится тебя бить. И ссать тебе в рыло.
Поняша просияла.
— О мой хозяин, — зашептала она, подступая ближе, ПОДСТАВЛЯЯСЬ ВСЯ, — господин и хозяин, излупцуй меня, оторви моё вымя, выдави мои большие глаза…
— Повернись, срань дефолтная, ебать тя буду! — снизошёл до неё Буратина.
Ева зубами выдрала себе хвост, чтобы он не мешал Отважному Буратине, а зубы свои выбила о батарею: а вдруг Буратинке будет благоугодненько дать ей минетик, а зубки помешают. Но Буратина властно мотнул головой, и Ева покорнейше расставила перед ним окровавленные ножки свои.
Бамбук вскочил солдатиком — как лист перед травой! — и с размаху ЗАСАДИЛ ей свой деревянный! Пропёр её в САМОЕ СОСУДИСТОЕ!
Пони всхлипнула, подрагивая крупом и сжимаясь внутри, чтобы как можно слаще угодить своему Повелителю Господину Буратине, чтоб ему было легко спустить в неё, слатенько извергнуть семечко!
Но Буратина-то был ой не прост, ой не прост! Благоразумненьким он был, Буратинушка-то наш, шельмец этакий гораздый да удалый! Он спускать-то не стал: ему пришло на ум, что у него будет ещё сто миллионов возможностей обкончаться ПО-ЦАРСКИ. Лучше поберечь малафеечку — небось не казённная! Поэтому он со всей силы пнул Еву в вымечко, чтоб треснуло оно (оно и треснуло, как сырое яйцо, из него потекли тягучие слюнные жижи), и повелел ей издохнуть вотпрямща. Несчастная пони тихо истаяла, как фата-моргана.
Из какой-то дырочки в углу вползла к нему Мальвина — на коленях ничтожная — испиздраща #769; вленная — в драном платьице — и кофточке с дырками на локтях.