Золотое дно (сборник)

мутились от боли, становясь обыкновенными старчески­

ми глазами.— Ну дак здорово, коли не шутишь,— сно­

ва повторил Петенбург и потянул, озорничая, выжатую

ладонь на себя, и Ваня Сосок покоренно поклонился в

пояс гордому старику.

— Вот так-то,— по-детски удовлетворенно сказал

Мартын Петенбург и, не зная, что еще добавить, замеш­

кался, заерзал на мостках вместе с тележкой, а Иван

Павлович тряс раздавленной ладонью, сдерживая в се­

бе нетерпимый гнев и улыбаясь прежней улыбкой, вер­

нее жалкой тенью ее.— Ну дак прощай,— буркнул без­

ногий, устыдясь своей ребячьей выходки, но и доволь­

ный ею: этой причиненной малой болью он как бы про­

щал давнего недруга.

Петенбург покатил по мосткам, равномерно толка­

ясь костыльками, и седая голова его с упрямой копной

волос бычилась над приподнятыми костистыми плечами.

— Ну и зараза же!— запоздало выругался Тяпу­

ев.— Живут же такие на свете.

Он плюнул вдогонку Петенбургу и, мысленно мате­

рясь, пошел прочь.

3*

67

8

Галька Селиверстова летела по деревне легкая, как

одуванчик, в цветастом легкомысленном платьишке с

клеенчатым поясом в добрую мужскую ладонь шириной,

кольчатые рыжие волосики обсыпали скуластое личико,

глаза распахнуты, полны неясным величием и готовы

прострелить встречного, прободать насквозь, если попа­

дется он и ие уступит дорогу. Но пуста была Вазица,

пуста, как школьный коридор во время летних каникул,

только легкий ветер полдник дул наискосок, мягко

обвеивая щеку и задирая колечки волос на остренький

независимый носик, и никто не встретился Гальке до

самого низа деревни, кроме сопливой пацанвы. А на ок­

раине девчонка понуро постояла, обвисая худеньким те­

лом и внезапно почувствовав свою некрасивость, и, по­

давляя приступившие слезы, пошла обратно домой,

устало подволакивая ноги в тяжелых, на солдатскую

колодку кроенных, но модных ныне туфлях.

— Собираю манатки и еду. Тут от тоски подох­

нешь,— сразу объявила она матери, однако боязливо

пряча глаза в сторону и мельком подмечая, нет ли ря­

дом отца: он-то не поглядит, что дочь на выданьи, еще

может и платье заголить и трепки хорошей дать.

— Ты что, Галина, иль не по душе наше житье? Бы­

стро же отвыкла в городе. Училище-то кончишь, в та­

кую же деревню пошлют, а то и хуже,— одернула

Анисья дочь, шмыгнула остреньким носиком, и скула­

стое, зырянского покроя лицо ее сморщилось, стало

совсем старым и некрасивым.— Отца-то хоть бы пожа­

лела, коли меня не любишь. Так ли ждал тебя, так ли

ждал, а ты в дом, да сразу и прочь.

— Не уговаривай. Посмотрела на вас и хватит, —

отрезала Галька, капризно поджимая губы и приникая

к окну: в его проеме лежала одинокая улица, присы­

панная свежей песчаной пылью, а внизу ее, словно бы

штора из клеенки, висело сизое марево, порой колыха­

лось оно и выстреливало клубами тумана. От этой оди­

нокости девчонке стало еще хуже, и она готова была

прослезиться, до печали жалея себя.— Как на острове

диком. И всю жизнь так,— невольно добавила она

вполголоса, не думая, что мать расслышит ее слова, и

сразу заведется со своей говорильней.

68

— А мы тут всю жизнь, да. А мы всю жизнь,— сра­

зу монотонно подхватилась к дочерним словам Ани­

сья.— И никакой тоски, господи. Да какое веселье еще

для жизни нужно? За работу бы какую взялась, вот и

веселье. Хоть бы матери чем помогла. Вбила себе в го­

лову. Ту-ту-ту... Ей бы только вылетывать да ногами

взлягивать, а к рукам ничего не ульнет. Как замуж-то

пойдешь? Ведь ничего не можешь. Муж-от сразу в шеи

вытолкает, скажет, не нужна мне такая растутыра. От­

того нынче долго и жить не могут: сойдутся, неделю

поживут, сладкое разлижут да и разлетятся.

— Мама, замолчи же, наконец...

— А чего я такого сказала? Растутыра и есть. Ни

зашить, ни обеда сварить, ни обласкать вовремя. Боль­

но грамотны пошли, много грамоты дадено, только жить

не умеете. А мы-то, дуры, убивались, нам не до грамо­

ты было.— Анисья всхлипнула, утираясь передником,

села в красный угол, косо подглядывая за дочерью ро­

зовыми от слез глазами.

— Ну что ты, мама,— стронулось у Гальки сердце,

по-бабьи покатилось к горлу, и вся настырность на

время притухла. Прижалась к матери, к ее простоволо­

сой голове, сразу согрелась, услышала, как чья-то сле­

за, то ли своя, то ли материнская, щекотно скатилась

по щеке.

— Ты-то уж того не переживешь, чего я пережила.

И не приведи господь такого хлебнуть. Муж-от первый,

Клавдеюшко, отец Германа, да Симы, да Владимира,

на войну-то пошел, да... Забрали Клавдеюшку на вой­

ну, Герману-то третий месяц пошел. Он меня вычукал,

до девяти лет сосал, такой молочный был. У титьки вы­

рос, вот и мордастенький. А кормить троих чем ли надо.

И на ледоколе не уйдешь — грудной тормошит, надолго

не кинешь. А тут назначили на Кеды на кустарный про­

мысел семь человек и меня средь их. Пробежали мы в

море, на живой лед кинулись, только трещит кругом.

Нас пятеро побежало: две женщины, два мужика, да

мальчонка-недоросток. Один в малице, другой в шубе,

а мы, жеиочонки-колотухи, в фуфаечках.— Анисья

опять всхлипнула, не в силах удержать слезу, и сразу

рассмеялась:— Ой-ой, совсем уплыла.— Нервно прижа­

лась к дочери, обласкивая девчоночью худобу: ведь