Золотое дно

— Нет, вас вскормили не с ложечки! Вас вскормили бури и ураганы, гром и натиск, ваши кулаки тяжелее двухпудовых гирь! Ваши глаза пронзительнее телескопов! Кто мы? Атланты! Мы держим на наших плечах не вовремя налившееся море! Мы — кариатиды двадцатого века-а! Подперли чугунную эту… — Он кивнул за спину, — чашу! И мы ее удержим! — Он зарычал, оскалясь и напрягая свой сказочный бас. — Даешь щит! Вперед!!! Мы его слепим раньше, чем они там все за океаном думают! Что говорил Фейербах? И что говорил Луначарский, Чернышевский… и вообще — все они?! Они говорили: служите народу! А мы — сами народ, и мы сами себе служим. И поэтому — предупреждаю! Ни минуты прогула!!! Кровь и слезы! Впер-ред!..

Сам ошалев от странной своей речи, он схватил у кого-то из приезжих парней гитару, брякнул по струнам длинными ногтями и запел:

— На полянке мерцает костер… над палаткой мерцает звезда… в глубине нависающих гор… я забуду тебя навсегда…

Ему подпел Серега, запел, улыбаясь, Борис, Леха-пропеллер дирижировал, а Хрустов кричал слова — у него не очень хороший музыкальный слухи… и наконец со страхом он чуть сфокусировал зрение. Точно, вот она, рядом стоит и не поет Таня Телегина. Смотрит насмешливо, дура! А я, может, сам понимаю, что выгляжу забавно… а попробуй ты, выйди сюда и мобилизуй народ!..

— На нас весь мир смотрит! — быстро проговаривал Хрустов между куплетами. — Пусть мы не БАМ, не Саяно-Шушенская, но мы тоже что-то значим!..

Я з-забуду и руки твои…
я забуду и губы твои…
Здесь лишь ветки — руки тайги!
И малина — губы тайги!

— А теперь — знакомиться! — важно объявил бригадир с бородкой. «Как ты теперь со мной заговоришь? Нуте-с». — Подходите по одному. Вот ваши звеньевые — Сергей Васильевич… Борис Иванович… я — Лев Николаевич.

— Лева!.. — вдруг забормотал Серега, конфузясь. — Тут еще одна девушка просится…

— Лично известная? — усмехнулся Хрустов. К нему подошла подруга Сереги, та самая Лада, высоченная официантка из вокзального буфета и потупилась.

— Привет работникам общепита. — Хрустов протянул руку. — Что умеете делать?

— Сварщицей хочу, — буркнула она. — Как вы… как Серега. Надоело кормить. Все курят и кричат. И вилки воруют… А порядочных, как вы, мало пьющих… — она покраснела, поняла, что сказала что-то не то. — Возьмете?

— Да! Только учтите, милая девушка, варить анкера — это не борщи варить. — Он кивком головы отозвал Серегу в сторону, страдальчески закатил глаза. — Колун ты колун! Нам такие дела великие предстоят, а ты… Она ж белоручка! Посмотри на ее руки…

Серега нежно прошептал:

— Бе… беленькие.

Хрустов вздохнул и обнял друга за плечи. «Еще совсем мальчишка! Ладно. Научим твою женщину чему-нибудь хорошему».

К бригадиру подходили молодые, еще совсем жиденькие парни, смотрели на него — кто напуганно, кто зачарованными глазами, и все меньше оставалось тех, кто не познакомился, и вот стоят они парочкой поодаль — Таня Телегина и Марина. «Кстати, как фамилия Марины?.. Вылетело из головы».

Телегина уткнула взгляд в разбитые сапоги Хрустова, усмехается, кусает смеющиеся губы, она в меховой куртке с чужого плеча, в желтой каске с оборванными тесемками, в больших кирзовых сапогах. «Милая моя, — затосковал вдруг Лева, топчась на месте, словно бычок, не зная, как себя дальше вести. — Зачем, зачем я вызвал тебя в эти холода, зачем поверила? А если поверила… зачем так? Нет-нет, я виноват… ты никогда не простишь. А вот если я стану самым знаменитым человеком в Сибири? Тогда?..»

— А вы что? — после затянувшейся паузы спросил Хрустов у Телегиной. Он был готов сейчас к любой ее ядовитой реплике. — Тоже ко мне?

Красавица кивнула и медленно, спотыкаясь в тяжелых кирзаках, приблизилась к бригадиру. И как бы только сейчас узнавая, улыбнулась:

— А-а… Саня?! Приветик!

Хрустов и бровью не повел. «Эх, ты! Вслед за Васильевым? Зрелища красивого захотела? Перед парнями решила показать свою надменность?» Хрустов отвернулся к Марине.

— А вы? Мы, кажется, в одной школе учились… но теперь у нас одна школа — стройка! Будем время — еще вспомним наших учителей… хотя лично у меня учителя — Шекспир и Лермонтов, Цицерон… — не найдясь, кого еще назвать, он побагровел лицом, махнул рукой. — Некогда тут… малину разводить! За работу, товарищи!

Весь день ушел на сколачивание узкого, непривычного блока. Пришлось поломать нестандартные щиты, на зачищенном бетонном полу зажелтели стружки, запахло смолой. Хоть и дул студеный как всегда ветер над гигантской рекой, вдруг повеяло деревней, летом. Серега одурел от этих запахов — бегая, покрикивал на Ладу, таскал доски, гвозди, подпрыгивал, визжал…

Блок получался вроде изогнутого длинного параллелограмма. Явился Валера Туровский в роли куратора — все же у него опыт. Постоял и, увидев Марину, замер, губы к носу задумчиво прижал. И развеселясь, Хрустов подумал, что они очень бы подошли друг к другу — Марина с ее выпяченными губками и Валерий-Утконос. (Впрочем, так оно и будет, но еще не скоро…)