Золотое пепелище

– Ну так мне-то что? Это вы замучались бы мое бренное тело везти на погребение, – беззлобно огрызнулся Генка. – А так – никакого риску. Я этого тюленя неповоротливого еще когда срисовал, он бы меня врасплох не застал.

– Ладно, цел – и заткнись, – оборвал Вадим, кривясь, чтобы не расхохотаться, но для порядка предупредил: – Не вздумай теперь отправляться гулять под луной. Мы тут не местные, никого не знаем, а тутошняя фауна уже в курсе происшествия, не надо подводить ни агента, ни Усольцева, ни Ругайна…

– Этого-то почему? – поинтересовался Саша.

– Ну а кому трупы вылавливать из местных прибоев, случись что? – спросил Дементьев так, будто осведомился, который час. – Давайте лучше итоги подобьем.

* * *

А они, итоги эти, были впечатляющими.

Безупречный вор в законе, форменное незападло Миша Усольцев, столкнувшись лицом к лицу с перспективой остаться без куска хлебушка с добрым слоем масла, активно раскаялся и всю свою подноготную вывалил как на духу.

– Послушайте, я не сумасшедший. У меня, в конце концов, десятилетка, среднее специальное и три курса университета… ну, даже если я немного и повернутый, справки у меня чистые. Расскажу, если желаете.

Дементьев незаметно огляделся. Генка Гоманов, сбросив личину шулера, развалился на стуле, внимательно слушал, лишь изредка с выражением превосходства и некоторого сомнения вздергивал черную бровь. Шурик Чередников, любитель психологических криминологических этюдов, сдерживался, чтобы не показать свой интерес, а сам что-то быстро записывал, полагая, что делает это тайно.

– Что именно? Историю всей своей непростой жизни?

Миша светски улыбнулся, развел руками:

– Если изволите. Я недавно журнал «Наука и жизнь» читал, так там прямо указывается: впечатления, которые пережили матери, они всегда деткам передаются. Так и получилось: маманей моей, когда беременная была, пленился один фашист из комендатуры. Рассказывала: ласковый такой был, в возрасте, вдовец, пенсне в глазу и все руки в кольцах-перстнях. По-русски, сволочь, говорил знатно. Ухаживал за ней, жениться предлагал, фотографии детей показывал. И вот однажды весточку матери сорока принесла, что пропал батька без вести – тогда слухами земля полнилась, в оккупацию официальные бумажки не доходили. Сидела она на завалинке, слезами обливаясь, а этот тут и подвернулся. Водички поднес, потом винишка, потом и утешать начал, утащил на сеновал… возьми и умри там.

– Убили его? – уточнил Саша, сбитый с толку.

– А бес его знает, – отозвался Солист, – умер – и все тут. Хорошо, что мимо фрицы шли из его канцелярии, услышали вопли – она так под ним и валялась, глаза в глаза. Только потому, что сами видели: не виновата баба – не пожгли вместе с хатой. Мать слегла, а перед глазами, сама говорила, не мертвяк, а его пенсне, булавка бриллиантовая на галстуке, а то и перстень. Все блестящее. Думали, выкинет – ан нет, родила. Только у меня с тех пор не на месте душа – как что блестящее вижу, так кранты, пока не добуду. С детства даже у ребят стеклята да камушки отбирал.

Солист замолчал.

– То есть ты нас пытаешься убедить, что не ты виноват, а трудное детство и воспитание, – уточнил Дементьев.

Миша поднял ручки вверх:

– Что вы, что вы! Я ж так, для полноты картины. Вот товарищ спросил, мне и показалось, что его психология интересует. В общем, правы вы, гоню я. Но вот когда этот самый перстенек попал в руки – так прямо и пропал. В первый раз я его проиграл безо всякого сожаления, но только потому, что в стельку пьяный был. А среди ночи проснулся как молнией стукнутый. Лежу дурак дураком, смотрю в потолок, а перед глазами – марь зеленая. Уж не знаю, к чему бы все это привело, но, к счастью, на следующий вечер лох этот снова приплыл сыграть – я и отыгрался.

Он засмеялся, разулыбался, как недоумок, засиял:

– Прям верите ли, товарищи! Отошел от стола, верчу перстенек – и насмотреться не могу. К тому ж в тот же вечер мне так масть поперла, что не в сказке сказать. Так я и понял, что не просто красивый он, но и фарт тащит, как волна до берега… сейчас-то что говорить.

Однако Вадим серьезно заверил:

– И сейчас фарт. Поскольку в связи с этим перстнем и уговор у нас получился, и не поедешь ты, Миша, ни по твоей родной сто сорок четвертой, ни по двести девятой. Это ли не везение?

– Везение, ага, – беззлобно огрызнулся щипач, – и что же это сотрудник ваш на палец гайку нацепил? Остальные-то вещички – камушек с бабой и сережки – просто в карман клали, я и выуживал.

– А скажи-ка, товарищ, – вступил Генка, – все эти вещи ты у одного выигрывал?

– Да.

– Опиши-ка, – велел Дементьев.

– Как я вам его опишу? – искренне удивился Солист. – Я что, девка красная? Замуж за него мне не выходить.

– Западло, Миша, – заметил Гоманов. – Пообещал – и соскакиваешь? Мы ж тоже можем передумать.

– Ничего не западло, – воспротивился Солист, – это почему ж так? Не всем дано живописать.

Он задумался, прикрыл глаза, сосредоточился.

– Светлый такой, глаза серые, росту среднего, одет чисто… правда, тут других нет. Вот разве когда играет, я заметил, веко вот этак растягивает, может, видит плохо?