Золотое пепелище

– Вы неглупый человек, а неглупый человек не может задавать таких глупых вопросов, – отозвался Майер, блеснув очками, и прикрыл дискуссию.

Миша встретил сочувственным вопросом:

– Что, наподдали?

Олег лишь отмахнулся.

– Ничего, вещицу на стол – и считаем, что ставки приняты, – заявил Усольцев, шикарно выкидывая с десяток красненьких.

– Маловато, – заметил Перышкин.

– А пожалуйста, – сверху легли веером лиловые четвертаки.

…Невероятные чудеса творятся на свете: понабрав сначала сплошной жир, в какой-то момент Олег с удивлением понял, что выигрывает. Усольцев пропустил явный, стопроцентный выигрыш – и немедленно поплатился. Итог: полные руки взяток и два туза «на погоны».

– Что ж, – он беспечно всплеснул своими бабскими пальчиками и вдруг ловко, как фокусник, сгреб в карман портсигар Олега. И на вопросительный взгляд охотно пояснил:

– Все равно ж проиграешь, фраерок. У меня целее будет.

Вся ненависть к паразитам, большим и малым, еще и обида за себя и за Майку, да еще и детское недоумение, с которым он, великовозрастный, до сих пор встречал всякую несправедливость (по его мнению, конечно), вспенили, вскипятили кровь.

– Верни.

Усольцев нарочито потянулся, расправив плечища заправского пловца, сальным глазом издевательски подморгнул:

– Закисни, Олежа. Вещь не твоя, и так ясно. Или пободаться желаешь? Смотри, мне только слово сказать, что против слова Осипыча барахло ставишь – вылетишь пробкой.

И снова, как много лет назад, у Перышкина перед глазами запрыгали, разрываясь, кроваво-красные шары.

Паразит. Крыса.

* * *

Темно, тепло. Ночное море то тихонько вздыхает, разбиваясь о камни, и брызги разлетаются веером, то стихает, лишь изредка ерошась от свежего ветра. Луна стояла полная, прямо к ней от берега бежала фосфорическая искрящаяся дорожка. Кто-то где-то жег костер и пел. Вопили цикады, где-то взлаивали шакалы, которым многообещающе отвечали огромные овчарки, охраняющие частные дворы. Среди сосен и зарослей ежевики шуршали неведомые ночные твари, и роились над кустами светляки.

По темной аллее, идущей от ярко освещенной улицы Морской, шагал человек, явно навеселе, походкой озорного гуляки. Даже по его тени читалось, что это честный отпускник, скромный ударник производства, премированный от профсоюза путевкой, который все свои кровные двадцать с хвостом дней добросовестно отдыхал, поглощая должное количество калорий и витаминов, не забывая отдать должное знаменитому крымскому вину, а то и дамскому полу. Ведь грех проходить мимо всего этого великолепия, в полном ассортименте выставляемого напоказ на каждом камне. Грех не повздыхать ни о чем на пару с какой-нибудь временно родственной душой около ласкового моря, а потом разбежаться по своим норам, ибо не те времена сейчас – носиться за каждой дамой с собачкой, тратя на нее время и нервы.

Товарищ, посвистывая, шагал себе, руки в карманы, нагуливая аппетит перед вечерним кефиром. Вот он вошел под сень высоченных сосен, как бы в восторге запрокинул голову, любуясь звездами – и тут сзади шарахнулась из кустов тень, послышалась возня, хрип, взвилась серебристая пыль, замелькали руки, ноги, головы. Врезалась в руки тонкая проволока, брызнула цевкой на песок кровь.

* * *

– Не надо дергаться, – попросил Чередников, поливая перекисью изрезанные руки Миши.

Тот, пошипев, укоризненно заметил:

– Хорошо вам говорить, товарищ лейтенант, а мне-то каково? Это ж все-таки руки, рабочие.

– Ну-ну, – прервал Гоманов, – прям уж рабочие, мозолистые. Завел шармань. Молчи уж. И так бога благодари, что поспели. Какого лешего, проказник, отклонился от маршрута? Тебе ясно сказали: по Морской иди, а ты куда?

– Я и шел по Морской, – огрызнулся Солист, – что я, виноват, что она в аллею переходит, а вы, простите, понятия не имеете о местной топографии?

– Ты спасибо должен сказать, что вообще поспели! – разорался Генка. – Лежал бы сейчас, скучал в морге, а то и крабы бы доедали!

– Да спасибо, спасибо, – послушно повторил Миша, – в особенности за этот вот ошейник. Отличная вещь, сроду такой не видел.

– Это да, – подтвердил Гоманов, любовно поглаживая названную вещь, похожую на корсет для шеи, только с часто напаянными стальными пластинами, на манер рыцарского доспеха, – последняя новинка с загнивающего Запада, изобретена для таксистов, чтобы защищать шею. У них, видишь ли, при капитализме чрезвычайно нервная клиентура, чуть что не по ним – и удавку на шею.

Сама удавка – безобидно выглядевший кусок провода с двумя стальными трубочками на концах, – лежала теперь на столе перед тихим примерным Перышкиным, Олегом Валерьевичем, год рождения – двадцать девятый, род занятий – электрик второго ЖЭКа, Москва, Проектируемый проезд.

– Смотрю я на вас, Перышкин, и свято недоумеваю, – искренне признался Дементьев, – вы вроде бы воспитанный, образованный человек, сдержанный. Что это нашло на вас?

– Да так…

– У вас сотрясений мозга не было?

– Нет.

– А сифилиса, часом?

– Нет, – вежливо ответил задержанный, и на этот раз развил мысль: – Я исключительно разборчив в связях.

– Разборчив, а зачем же играли тогда абы с кем?