Золотоглазые

На той стороне дома, что находилась в тени, было жарко. Миссис Долдерсон поближе подкатила кресло к открытому двухстворчатому окну, доходившему до пола, так, чтобы голова оставалась в тени, а тело нежилось на солнце.

Откинув голову на подушку, она смотрела в окно.

Там все было для нее вне времени.

За ровным газоном стоял неизменный кедр, она догадывалась, что его однообразно распростертые сучья должно быть вытянулись еще немного с той поры, когда она была ребенком. Но трудно было это утверждать. Дерево казалось огромным тогда, огромным казалось оно и теперь. Чуть дальше живая изгородь на границе участка была такой же подстриженной, опрятной, как и всегда. По обе стороны ворот в рощицу все еще топорщились два куста, подстриженные в виде не поддающихся определению птичек: Куки и Олли — чудесно, что они еще были там, хотя перья в хвосте Олли и стали слишком ветвистыми от времени.

Клумба, слева перед зарослями кустарника, пестрела красками, как и прежде — ну, возможно, немного ярче; было такое ощущение, что цветы со временем становятся чуть резче в своих очертаниях, оставаясь все же восхитительными.

Рощица за оградой, однако, немного изменилась, прибавилось больше молодых деревьев, а некоторые из тех, что побольше, исчезли. Между ветками, там где в былые времена не было никаких соседей, проглядывала черепичная крыша. Если бы не это, можно было бы забыть на мгновение всю прожитую жизнь.

Послеполуденная дремота, когда отдыхают птицы, жужжание пчел, нежный шелест листьев, стук мяча о ракетку с теннисного корта за углом, и случайней выкрик счета. Это мог бы быть любой солнечный летний полдень из 50 или 60 прожитых лет.

Миссис Долдерсон улыбнулась всему, что она так любила, любила еще тогда, когда была девочкой, а теперь еще больше.

В этом доме она родилась, в нем она выросла, вышла замуж, вернулась в него после смерти отца, вырастила двух детей, состарилась… Через несколько лет после второй войны она чуть было не потеряла его — но не совсем, и вот она все еще здесь…

Это Харольд сделал такое возможным. Умный мальчик и чудесный сын. Когда стало совсем ясно, что она больше не сможет содержать дом и его придется продать, это Харольд смог уговорить правление своей фирмы купить его. "Их интересует, — сказал он, — участок, как и любого другого покупателя". Сам по себе дом теперь уже не имел почти никакой ценности, но месторасположение его было удобным. По условию продажи 4 комнаты на южной стороне были превращены в квартиру, которая предназначалась для нее на все оставшиеся дни жизни. Остальное стало общежитием, обеспечивающим жильем где-то около 20-и молодых людей, работавших в лабораториях и конторах, которые располагались теперь на северной стороне, на месте конюшни и части выгона. Когда-нибудь, она знала, старый дом снесут, она видела чертежи, но в настоящем, пока она жива, оба они, и дом, и сад с юга и запада, могли оставаться нетронутыми. Харольд заверил ее, что они не понадобятся еще лет 15–20, намного дольше, чем ей будет нужно…

Не жалеет она по-настоящему, спокойно думала миссис Долдерсон, и того, что надо уходить. В старости становишься бесполезной, а теперь, когда ей было необходимо кресло на колесах, еще и обузой для других. У нее появилось чувство, что она уже не принадлежит этому миру, что она стала посторонней в мире других людей. Он так изменился, этот мир: сперва она перестала его понимать, когда же мир еще более усложнился, оставила всякие попытки понять его.

Харольд был милым мальчиком, и ради него она старалась не казаться слишком глупой — но часто это было трудным для нее…

Сегодня за завтраком, к примеру, он был так возбужден из-за какого-то эксперимента, который они должны были провести после полудня. Ему необходимо было поговорить о нем, хотя даже он должен был знать, что практически ничего из его речи она понять не могла. Что-то опять про измерения — это более всего запало ей в память, но она только кивала и не пыталась вникать дальше. В последний раз, когда возникла эта тема, она заметила, что в ее молодости их было только три, и она не могла понять, как даже самый сильный прогресс в мире мог добавить еще что-то. Это дало ему повод прочесть целую лекцию про взгляд математика на мир, существование которого он, очевидно, был в состоянии воспринимать лишь через серию измерений. Даже момент существования относительно времени был, казалось, своего рода измерением. "С философской точки зрения…", — начал объяснять Харольд; тут она сразу же потеряла ход его мыслей, он вел прямо к неразберихе. В душе она была уверена, что в ее молодости философия, математика и метафизика, как науки, были в достаточной мере раздельны — в теперешнее же время они, как оказалось, были совсем непонятно соединены вместе. Поэтому, на сей раз, она слушала молча, издавая тихие, подбадривающие восклицания, пока он уныло не улыбнулся и не сказал, что она была так мила и терпелива с ним.