Золотой человек

А Янош Фабула, не довольствуясь одними добрыми пожеланиями, счет нужным присовокупить к ним и практические советы.

- И то сказать, милостивый сударь мой, уж больно вы о делах хлопочете, себя совсем не жалеете. Негоже так-то, ведь жизнь, она один раз дается, стало быть, ею надобно с умом управлять. Я бы нипочем не оставлял жену надолго, будь у меня такая раскрасавица да умница. Ну да что поделаешь, коли у него его милости земля под ногами горит? Все-то он новые дела измышляет, везде-то он норовит самолично быть. Зато все ему и удается, за что ни возьмись. Ведь это жен надо такое удумать - в Бразилию нашу муку засылать! Сказать по правде, когда я это услышал - вы уж не обессудьте за резкое слово, - ну, думаю, совсем наш барин рехнулся, в этакую даль муку отправлять, да ведь она вся в клейстер превратится. Нешто Бразилию мукой удивишь? Там в лесу на деревьях караваи растут, а на тех, что помене, - булки. И вот, нате вам, какой выгодой все обернулось! Да и как иначе, ежели человек сам во все вникает, за всем присматривает!

Последние слова невольно прозвучали насмешкой для Михая, так что он не смог промолчать.

- Тогда все ваши похвалы, дорогой Янош, относятся не ко мне, а к моей жене: ведь это она следила за всем ходом дела.

- Оно конечно, ее милость - госпожа вседостойнейшая, и мы к ней со всем уважением, а только я при своих словах остаюсь. Мне-то ведь доподлинно известно, где вы были, милостивейший государь, этим летом!

Михай оторопел. Неужели Фабула и в самом деле знает, где он был? А Янош Фабула, подняв бокал, лукаво подмигнул ему.

- Ну, так сказать ее милости, где вы побывали нынешним летом? Выдать вашу тайну?

Тимар почувствовал, как все его тело цепенеет, скованное страхом. Взгляд Атали был прикован к его лицу, и он ни единой черточкой не смел показать, что слова подвыпившего гостя приводят его в смятение.

- Ну что ж, Янош, выкладывайте всю правду! - сказал он с напускным спокойствием.

- А вот и скажу, пускай ее милость все про вас знает! - воскликнул Янош Фабула, ставя стакан на стол. - Сбежал наш господин, никому словечком не обмолвился, а сам сел на корабль, да - в Бразилию! Вот так-то, милостивый сударь мой, в Америке вы побывали. Все дела там наладили. Оттого все и удалось на славу.

Тимар облегченно вздохнул.

- Ну и чудак вы, Янош! Атали, прошу вас, угостите господина Фабулу кофе.

- Все оно так и было, никому меня не переубедить! - стоял на своем Янош. - Как ни таись, а шила в мешке не утаишь, вот я и разгадал. Барин наш ездил в Бразилию, за три тысячи миль. Каких только страстей не натерпелся, сколько штормов перенес, от дикарей-людоедов еле спасся. Бог тому свидетель, но и нам кое-что ведомо... Ну, я свое дело сделал, муженька выдал ее милости, надобно наказать беглеца да в другой раз не пускать в такие дальние странствия.

Тимар смотрел на женщин. Лицо Тимеи выражало искренний испуг и удивление, Атали не скрывала досадливой брезгливости. Обе они поверили пьяным россказням, как и сам Фабула уверовал в них и готов был голову дать на отсечение, что все именно так и происходило.

Тут и Тимар, напустив на себя таинственный вид, улыбнулся рассказчику.

Теперь уже не Янош Фабула лгал, а он сам.

Золотой человек вынужден лгать постоянно.

Сочиненная Яношем Фабулой небылица пришлась как нельзя кстати. Венгерскому простонародью свойственно окружать легендой выдающихся людей. Словно бы мало одних реальных фактов для народного восхищения. В эти легенды верит и сам их сочинитель, а со временем всеобщая вера поднимает их на уровень достоверности.

Отныне у Тимара был предлог для таинственных исчезновений. Ну а если в его преследующих объяснениях и окажутся кое-какие несообразности, каждый готов будет истолковать его скрытничанье как ложь во спасение, как доказательство его бережного отношения к Тимее: заботливый супруг, мол, не хочет волновать жену, утаивая от нее свое опасное путешествие, каким на заре пароходства считалось плавание через океан.

Легенде можно было придать такую видимость правдоподобия, что поверил бы даже Атали.

Ибо Атали Тимару удалось обвести вокруг пальца столь ловко, как никого другого. Она хорошо изучила женское сердце. Поэтому понимала, какие чувства скрывает Тимея, какая борьба идет в ее душе. Атали неотступно наблюдала за развитием этой душевной борьбы. Женщина с болью в сердце всячески избегает человека, который причинил ей эту сердечную боль; она избирает для своей отшельнической жизни такое прибежище, где рядом нет ни единой родственной души, где неоткуда ждать радости, где ничто не может пробудить в ней угасающую страсть: алфёльдскую степь, похоронив себя заживо среди бездушных конторских книг. Она убивает в душе чувства, целиком отдаваясь работе, губительной для любой страсти: стяжательству. Так поступает женщина, чтобы заглушить в себе несчастную любовь.

Но если на это способна женщина, разве мы не вправе ждать того же от мужчины? Уж ему-то тем более пристало удалиться в пустыню - бежать за море, похоронить все, что согревает душу, в ледяной яме стяжательства.