Золотой день

Кемаль произносил это ровным, спокойным голосом, внутренне кипя от негодования: не могла, что ли, сама сопоставить?! Да и повод ничтожный! Ладно бы еще из-за браслета: быть уличенной в краже, да у давней подруги, – это, может быть, и стоило того, чтобы задумать убийство, только вот отравлена на этот раз отнюдь не Семра. И не понарошку.

Правда, Лили тоже могла заметить манипуляции с браслетом (если они были, а не померещились его впечатлительной собеседнице), могла пригрозить Филиз (или другой воровке – эту вероятность тоже нельзя сбрасывать со счетов), и как мотив это очень даже… вполне… надо потом проверить.

Не зная о смерти Лили, Семра заменила отвергнутую Филиз сначала на Джан, которая всю жизнь завидовала тому, как Семра замечательно воспитывала красавицу и умницу дочь, сравнивала ее со своей Илайдой, разумеется, не в пользу последней. Потом на Софию, которая терпеть не может Семру, потому что Осман, ее муж, всегда зарабатывал куда больше, чем муж Софии, и той приходилось вечно подрабатывать шитьем. Потом на Эминэ, которая однажды сдуру проговорилась о предстоящей ей операции: рак груди, не шуточки, правда, в начальной стадии, и все обошлось, но, тем не менее, кто, кроме вездесущей Семры, знает, что у красавицы протез?

Затем наступил черед Дилары, которая, оказывается, сначала поставила Эминэ не тот диагноз, из-за чего, собственно говоря… И кто, кроме Семры, знает, как Селин ругается с мужем и со своей приемной девчонкой, это на людях она с ней сюсюкает, а в доме, между прочим, слышимость идеальная… А Гюзель никогда не любила ее, потому что… И Лили, ну, Лили вообще всех нас едва выносила, это отдельный разговор, просто никто об этом не догадывается, но госпожа Семра, конечно, знает… Кроме того, госпожа Лили делала у Дилары аборт, а Семра совершенно случайно увидела (сказала бы лучше: разыскала и сунула нос!) ее карточку, когда у них в больнице еще компьютеров не было.

Бывший на грани отчаяния (сколько потерянного времени! сколько пустой болтовни! ни одного интересного факта!) Кемаль от последнего сообщения слегка оживился: хоть какая-то информация о Лили, – и решительно пресек дальнейшие словоизлияния на тему «Как все хотели избавиться от Семры». Просто сказав ей, что ночью умерла, приняв непонятно какую таблетку, та самая подруга, которую его собеседница пыталась обвинить в покушении на себя.

Про таблетку он, разумеется, не сказал сразу, но Семра с таким упорством принялась выяснять, что же именно случилось с несчастной Лили, что стало ясно: не удовлетворив ее любопытства, с места не сдвинешься. Неизвестно, как отреагировала бы Семра, узнав, что приятельницу, например, задушили или застрелили, или она скончалась от сердечной недостаточности. Но таблетка блестяще укладывалась в готовую схему.

Торжествующий монолог «Вот! Говорила я вам!» занял получасовую кассету и еще раз заставил Кемаля пожалеть о сделанном выборе. Черт его дернул сразу броситься на зов этой дамы! Как его угораздило не расслышать в ее интригующих «Я всё знаю и всё расскажу» заявлениях обыкновенную манию величия обыкновенной пенсионерки, мечтающей любой ценой возвыситься над своей обыкновенностью?

И вот теперь, вместо того чтобы собирать по крупицам факты и домыслы по вопросу «Кто и почему не любил Лили?», он вынужден очередной раз выслушивать версию Семры, заключающуюся, как легко догадаться, в отравлении по ошибке.

Ведь это ее, Семру, а не кого другого, травили, травили на протяжении нескольких месяцев! Она казалась действительно испуганной, руки ее без конца теребили то шаль, то воротник юбки; было похоже, что она искренне верит в то, что говорит. Отдавая кассеты Айше, Кемаль сказал:

– Честное слово, ее следовало бы отравить! Она меня довела до белого каления. И ведь не глупа: об Элиф ни словечка плохого не сказала. Но все остальное… испугалась как будто всерьез… да ты сама услышишь.

Айше услышала. И сейчас слушала Софию, с нетерпением ожидая, когда та доберется до главного. До того, ради чего она, оставив с кем-то из соседей маленького сына, приехала к ней в холодный дождливый день, не доверив какой-то важный разговор телефону.

Наконец она приступила к беспокоящему ее делу. Айше была не бог весть каким физиономистом, но София, до этого определенно тянувшая время и обсуждавшая в основном загадку браслета с сапфирами, покраснела и заговорила, уставившись на пустую, плохо покрашенную стену:

– Знаешь, Ай, Лили, наверно многим мешала или не нравилась… но, боюсь, полиция решит, что больше всего она мешала мне.

– Тебе?! Чем, господи?!

– Подожди… сейчас расскажу, раз начала. Ты только скажи: они уверены, что это было убийство?

– Нет, – честно ответила Айше, быстро сообразив, что такой ответ позволит ей уклониться от обсуждения деталей, которые посторонним, в том числе ей, знать не положено. – Они ни в чем пока не уверены. Но, как я понимаю, проверяют все версии и варианты.

– Но самоубийство же невозможно! Значит, или несчастный случай, или убийство, правильно? Она же нормальная была, спокойная, ты помнишь? Да и с чего бы ей? Жила себе без забот и проблем.