Золотой дублон Брашера

Я осмотрел ее. Маленькая репродукция с картины, которая и в оригинале никому не нужна. Я осмотрелся. В комнате были еще картины, несколько акварелей, пара отличных гравюр. Всего штук шесть. Ну и что, может быть, парню просто нравилась эта картинка — человек в шляпе с пером выглядывает из высокого окна. В давние времена.

Я взглянул на Вэнниэра. Он мне помочь не мог. Человек выглядывает из высокого окна, в давние-давние времена.

Мысль промелькнула так быстро, что я едва не пропустил ее. Это было как прикосновение пера, как снежинка, упавшая на ладонь. Высокое окно, высунувшийся человек — давно-давно.

Я просто замер. Было так горячо, что прямо жгло пальцы. Из высокого окна — много лет назад — восемь лет назад — высунулся мужчина — высунулся слишком далеко — человек падает — разбивается насмерть. Человек по имени Хорэс Брайт.

— Мистер Вэнниэр, — сказал я не без восхищения, — вы отлично все разыграли.

Я перевернул картинку. На обороте были написаны даты и суммы. Даты за последние восемь лет, суммы в основном по 500 долларов, изредка 750, дважды по 1000 долларов. И текущий итог маленькими цифрами. Всего 11 100 долларов. Последний платеж мистер Вэнниэр не получил. Когда пришел платеж, он был уже мертв. За восемь лет не так уж и много — его клиент торговался до последнего гроша.

За репродукцией была картонка, которую держали несколько булавок. Две из них выпали. Я вытащил остальные, немного надорвал картон и приподнял его. Между репродукцией и картонкой виднелся белый конверт. Чистый, без надписей. В конверте были две квадратные фотографии и негатив. Фотографии были одинаковые: из открытого окна далеко высунулся человек, с открытым в крике ртом. Его пальцы цеплялись за кирпичный карниз под окном. За его плечом было видно лицо женщины.

Он был щупленький темноволосый человек. Лицо на фотографии было не очень ясно, женское тоже. Он далеко высовывался из окна и кричал или звал кого-то.

Так я и стоял, разглядывая фотографии. И на мой взгляд, они ничего не меняли. А должны были что-то означать. Я это знал. Я просто не знал что. И продолжал смотреть на фотографии. И скоро я понял, что в них было что-то не так. Положение его рук на фоне подоконника и карниза. Эти руки ни за что не держались, ни на что ни опирались. Он мог бы опираться на подоконник только локтями. Пальцы его были в воздухе.

Он не высовывался из окна. Он падал.

Я сунул все это в карман, рамку с репродукцией уложил в ящик с бельем под полотенца и разогнулся.

Все это заняло слишком много времени. У дома остановилась машина. Послышались шаги по дорожке.

Я бросился за арку и прикрыл занавески.

30

Входная дверь открылась, потом тихо закрылась.

Нависла тишина, как повисает в воздухе дыхание в безветренный морозный день. А потом страшный крик, переходящий в стон отчаяния.

Мужской голос, напряженный от ярости, произнес:

— Не очень плохо. Но и не слишком хорошо. Попробуй еще раз.

Женский голос сказал:

— Боже, это Луис! Он мертв!

Мужской голос произнес:

— Я могу ошибаться, но мне все еще кажется, что от него воняет.

— Боже мой! Он мертв, Алекс. Сделай что-нибудь, ради бога. Сделай же что-нибудь!

— Да, — сказал тяжелый, напряженный голос Алекса Морни. — Следовало бы. Мне следовало бы сделать, чтоб ты выглядела так же, как он. С кровью и всем остальным. Мне следовало бы превратить тебя в такой же холодный, такой же гнилой труп. Нет, я не стану этого делать. Ты и так уже прогнила насквозь. Замужем за мной восемь месяцев и обманывала меня с этим куском тухлятины. Боже мой! О чем я думал, когда связался с такой дешевкой, как ты?

В конце он почти кричал.

Женщина опять застонала.

— Перестань, — сказал он. — Зачем, ты думаешь, я тебя сюда привез! Ты никого не обманула… За тобой следили неделями. Вчера вечером ты была здесь. Я был здесь. Я был здесь уже сегодня. И я все видел. Твою помаду на сигаретах, стакан, из которого ты пила. Я прямо вижу, как ты сидишь на ручке его кресла, гладишь его жирные волосы, а потом пускаешь пулю ему в висок, пока он мурлычет, как мартовский кот.

— Алекс… милый… не говори таких страшных вещей.

— Актриса, — сказал Морни, — юная актриса. Прекрати изображать истерику. Мне нужно знать, что тут делать? Какого черта я, по-твоему, сюда приехал? На тебя мне теперь наплевать. Да, на тебя мне уже наплевать, моя драгоценная светловолосая убийца. Но мне небезразлична моя судьба, моя репутация и моя работа. Например, вытерла ли ты отпечатки с револьвера?

Молчание. Звук удара. Женщина застонала — ей было больно, она была уязвлена в самое сердце. Хорошо это у нее получилось, натурально.

— Слушай, ангел мой, — сказал Морни, — оставь эти игры. Я сам снимался в кино, я профессионал в этих вещах. Прекрати. Ты сама скажешь все, даже если мне придется таскать тебя за волосы по всему дому. Итак, ты протерла ручку револьвера?

Она вдруг рассмеялась. Неестественный смех, но приятный — ясный и звенящий. Потом она так же внезапно перестала смеяться.

Ее голос произнес:

— Да.

— А свой стакан?

— Да, — голос очень спокойный, холодный.

— И оставила на револьвере его отпечатки?

— Да.