Золотой гребень для русалки

Через час приехали Бутылкины, и хозяин пригласил всех перекусить и познакомиться поближе. Сели за стол в большой гулкой кухне, разделенной на две половины резной деревянной перегородкой и русской печью в изразцах.

— Вот это да! — восхитился Матвей. — Настоящий музейный экспонат.

Борецкий раздул щеки от гордости:

— На ней готовить можно — пироги печь, щи варить. Если вдруг электричество вырубят.

— Газ что, не провели сюда?

— К сожалению, нет… Два баллона заготовлены, но не привезены, — сокрушался хозяин. — Руки не дошли.

Экономка бесшумно сновала, подавая блюда с едой. Блины, запеченный окорок, соленья. Водка на зверобое вызвала громкие похвалы.

— Много не пить, господа! — предостерег Бутылкин. — Нам еще целую ночь гулять.

Степан и Алина производили впечатление дружной пары. Алина все порывалась позвонить детям — неудачно. Связь оставляла желать лучшего.

— Линии перегружены, — говорил ей супруг. — Не волнуйся! Они же с бабулей, с нянькой. Все будет в порядке.

— Илья, в доме есть огнетушители? — вдруг спросила Астра. Ей не давал покоя увиденный в зеркале огненный всадник.

Вся компания с недоумением уставилась на нее…

* * *

Восемь веков тому назад

Ненавистный воевода, мужнин брат, выведал тайну Радмилы. Следил за ней, по пятам ходил, подглядывал, подслушивал. Князь стал совсем плох, никого не узнавал, дышал судорожно, с хрипом. Жена сидела у изголовья, плакала, коварная, как все молодые красивые женщины. Кого она хочет обмануть?

Воевода дождался темноты, подкараулил ее в сумрачной низкой каморке, где знахарка готовила лечебные отвары для больного, сгреб в железные объятия, прижал к бревенчатой стене, дохнул жаром:

— Теперь моя будешь…

— Не трожь… пусти…

Она отбивалась, брыкалась, как необъезженная кобылка. Ничего, он сумеет ее взнуздать. Ишь, глазищами сверкает!

— Я за питьем для мужа пришла. Пусти…

— Он скоро с богами пировать будет, а мы с тобой — миловаться. Уступи по-хорошему… Ну же, целуй меня… как чародея лесного целовала…

Его липкие губы скользнули по щеке княгини.

— Не смей…

Она вцепилась пальцами в спутанную бороду, изо всех сил дернула. Взревел воевода, как бешеный зверь, повалил ее на пол, начал душить.

— Нету боле твоего полюбовника… убил я его… не помогло колдовство бесовское, не спасло… и тебя не спасет… Как осмелилась? Чернобога допустила до себя…

Сгорбленная знахарка скользнула в каморку, сослепу опрокинула на воеводу горячее снадобье — ойкнула, да так и рухнула, сметенная тяжелой рукой. Он ринулся прочь, с грохотом, с проклятиями, едва дверку не выломал.

— Оборотень… — в ужасе простонала старуха. — Волчище косматый…

В каморке запахло дымом — свечка упала, травы сухие загорелись. Знахарка закашлялась, приподнялась и наткнулась на чью-то руку. Тускло блеснул золотой браслет. Кто-то лежал поперек каморки… неужто, госпожа? Дышит аль нет?

— Ой-ей-ей… — склонилась над ней, причитая, старуха, приложила ухо к груди. — Голубка наша, свет ясный… Кажись, бьется сердечко, трепыхается, как воробушек.

Почуяла — на подмогу звать никого не надо.