Золотой гроб

— У — мень — ша — ю наг — рев! — голосом руководителя космических полетов, громко произнес Михаил, и повернул один из включателей на плите на щелчок вправо. Снова раздался глухой удар. Нагрев не уменьшился, но стала нагреваться вторая конфорка, а над рубильником затрепетал легкий синий дымок. Чувствуя неладное, Мишка повернул включатель обратно на щелчок влево. Щелчка не было. Теперь, включатель крутился куда хотел, как пропеллер на игрушечном самолете.

— Будем регулировать рубильником — уже своим, но, встревоженным голосом, сообщил Михаил, — будем его включать и выключать по мере надобности. В голосе шеф повара прослеживались нотки неуверенности.

Макароны хлестко булькали по нарастающей, как будто внутри кастрюли сначала взрывались охотничьи патроны 12–го калибра, а затем в ход пошли мелкие орудийные снаряды. Кастрюльные плевки стали доставать потолка, и оттуда свисало уже достаточное количество приклеившихся макаронин, чтобы даже неосведомленный в поварских тонкостях человек мог понять, — здесь постоянные баталии между поваром и жизнью.

— Выклю — чай! — скомандовал я шеф повару. Мишка рванулся к рубильнику и в замешательстве остановился: ручка с эбонитовым набалдашником, самостоятельно упала из верхнего положения в нижнее. Он схватил рукоятку и с силой дернул ее вверх, но ручка опять беспомощно свалилась. Обе конфорки раскалились до бела, к кастрюле было страшно подходить. За стеной были слышны глухие выкрики работающих ударников — мужиков. Что — то давно и раздражающе звенело.

— Блин! — заорал Мишка, — контакты, кажется, пригорели. Как теперь выключать — то?

— А хрен его знает! — крикнул я в ответ. — Снимаем кастрюлю….

Из кастрюли опять вывалилось три кило макарон вместе с бульоном, и все это начало жариться и трещать на плите. Помещение снова заполнилось густыми клубами ядовитого дыма, какой бывает на пожаре в нефтехранилище. Пока я клюкой пытался отодвинуть кастрюлю на край конфорки, в дым кухни с рёвом ворвалось какое — то существо.

— Мотат! Мотат! Мотат твою мать! — орало оно сиплым голосом. Инкогнито в фуфайке шарило по стене, пытаясь в дыму обнаружить рубильник. Нашел. Нащупал беспомощную ручку и, аж, взвыл — Зараза Парфеныч, опять жучки понапоставлял!

С воплем — Мотат ведь, блин …! мужик вырвался с кухни и куда — то хотел бежать.

— Стой — рявкнул на него Мишка. Мужик остановился.

— Чего мотат, где мотат, сколько? — грозно спросил Михаил.

— Артамоныча мотат твою мать. Хотел бобину поменять, а оно включилось. Теперь мотат — убежденно сказал мужик и с этими словами убежал.

Кастрюлю я, все — таки, отодвинул. Понимая, что под загадочным выкриком 'мотат твою мать' может скрываться, какая — то особенность русского языка, подразумевающая большую опасность для Артамоныча, мы с Мишкой выскочили на улицу. Из цеха подсобных промыслов доносились невнятные выкрики. Чувствовалась суета, противно и надрывно звенел звонок, предупреждающий мужиков о том, что 40 метров сетки в барабане давно намотано.

Мы обежали цех, проникли внутрь. Электромоторы исправно работали, огромный каток проволоки разматывался, а там где должна наматываться сетка — намоталось столько, что, всю деревню можно было огородить забором в три слоя. Какой — то мужик в углу, размахивая топором, остервенело рубил двухдюймовую металлическую трубу, внутри которой проходил электрический кабель.

— Смотри — крикнул мне Мишка и показал на наматывающийся рулон сетки. Изнутри вверх взималась и крутилась вместе с рулоном в изящной позе рука. Поза руки напомнила заключительное выступление чемпиона — фигуриста, который после каскада фигур: тройной аксель — тройной тулуп, подняв вверх, правую руку, исполнял заключительное — тройная юла с двойным загибом. Если бы не скрюченные, прокуренные пальцы и не ногти, под которыми таился кубометр земли, я бы так и понял, что это фигурист.

Наконец, в углу цеха, где мужик в исступление махал топором, после рёва — Да я тя, мля…! — что то бухнуло, брызнули искры и вырвался дым. Мужик выронил топор и отскочил, машины тут же замерли, и гул прекратился. Перерубил, значит?!

В цех влетели еще трое работяг, во главе с электромонтером Парфёнычем. Действовали все молча, слаженно и уверено. Мы с Мишкой бросились помогать. Пока один из мужиков специальными ножницами перекусывал проволоку, Парфеныч с надеждой крикнул в Рулон

— Живой, Артамоныч?!

Из рулона донесся какой — то кошачий шип.

— Живой — обрадовался Парфёныч. — Мужики, кладем рулон к дверям, чтобы размотать, значит.

Навалились, рулон, шипя изнутри, медленно повалился на пол. Мы потихоньку стали его толкать, разматывая, к воротам. Ну, вот, уже и ворота давно позади, уже размотали метров семьдесят, но в нем еще оставалось достаточно много отменного забора. Докатили до косогора на берегу реки, остановились передохнуть. Рулон, наконец, уже стал полупрозрачен. Изнутри показался силуэт Артамоныча в позе фигуриста. Вернее, только правая рука напоминала у него позу фигуриста, левая была прижата к туловищу по стойке 'Смирно'. Все закурили.