Золотой истукан

— Но суть, конечно, не только в расчетах. Хурзад — настоящий хорезмиец. Он любит нашу землю, нашу реку, наши обычаи, песни, предания. Не будь у него душевной привязанности ко всему этому, ты думаешь, сумел бы он так легко и свободно сойтись с чернью? Она-то ведь тоже не дура. Знает, кому верить, кому — нет. Тут, правда, другие слова уместнее — не «кому верить», а «с кем поладить». С кем заключить союз. Разумеешь? Народ не так уж глуп, чтоб верить царю, а Хурзад — второй царь в Хорезме. Но поладить с ним, пока их чаяния совпадают, народ трудовой, конечно может. Народу тоже надо на кого-то опереться. Ему нужен вождь.

— Ну, и выбрали бы вождем… кого-нибудь из своих, самого толкового.

— Э! Страшная вещь — вековая привычка. Не так-то легко отвергнуть династию, с которой народ был связан столько столетий. Связь между ними — особая. Как у всадника с конем. Хозяину нужен конь, конь привыкает к хозяину. Один ездит, другой норовит его скинуть, когда становится совсем невмоготу. И все-таки они неразлучны, составляют как бы одно существо, И к тому же, Хурзад — воин. У него большой боевой опыт. А мужик — он и есть мужик. Ему землю пахать, а не мечом махать. Чтоб одолеть «дехкан», ему нужен воитель Хурзад.

— Н-да. Хитро.

— Хурзад… Тут, наверно, не обошлось без честолюбия. Или — тщеславия. Зачем человек домогается власти и почестей? Это недоступно моему пониманию. Человек я, как ты видишь, не очень уж глупый, всякое чувство могу вообразить, но властолюбие для меня — загадка темная. Зачем из кожи лезут? Так ли уж сладостна власть? Один египетский царь возвел для себя гробницу — самое высокое сооружение на земле. Видно, чтобы оставить потомкам свое громогласное имя. А имя-то как раз и не помнит толком никто. «Хеопс, Хеопс». А он был вовсе не Хеопс, а Кхуфу. Да и самого, — то есть, тело его засмоленное, — через каких-то три года восставший народ выкинул из гробницы. А ведь старался, сколько людей уничтожил, сколько сил человеческих потратил на свою пирамиду. А кому и зачем она нужна? Разве только как пример, что люди могут многое сделать. Они, конечно, все могут. Да силу их надо расходовать со смыслом. Сперва хорошее жилье для них построить, а потом уж упираться лбом в небо. Вот тебе и Хеопс…

Сахр засмеялся, и Руслан впервые уловил в его смехе столько яду.

— Или возьми, — продолжал Сахр, — удивительную судьбу шаха Ездегерда Третьего. Могучий персидский властитель, разбитый «покорными богу», покинутый всеми, никому не нужный, скитался в одиночестве в окрестностях Мерва, где мы с тобою побывали, пока какой-то бродяга его не зарезал, прельстившись роскошной царской одеждой. Уж лучше б он честно и терпеливо, как все, возделывал землю, плоды выращивал, — и оставил после себя хоть несколько цветущих деревьев. Может, и пришла ему в голову эта добрая мысль перед смертью, да поздновато…

(У моста через канал, за которым с грозным беззвучным ревом вздымались гигантские стены Хазараспа, города Тысячи коней, путники влились в толпу из трехсот восставших крестьян. К Хурзаду!)

— Смотри, тут люди разной веры, — заметил Сахр. — Больше всех, конечно, маздеистов. Но есть и евреи, — судите по пейсам. Радуйся, Аарон! И христиане, — судите по крестам: несториане, якобиты. (Руслан вспомнил Карасевых «настырных» и «яко битых».)

— А «рьяные»?

— Ариане? Их здесь нет. Они где-то в Европе. Ни разу я не видал, чтоб люди так дружно, с таким единодушием и рвением шли на молебен. Потому что бог все у них брал — и ничего не давал взамен, кроме обещаний. Но теперь у них — новый бог. За тысячелетия законники придумали огромное множество разных богов. На все случаи жизни свои боги, божки, духи-покровители. Чихнут — подходящего бога поминают. Даже у воров был свой Гермес. Не было только бога Свободы. Нигде, никогда, ни у одного народа, ни у одного племени. Каково? Свобода — первый враг всякому вероучению, ибо суть любого учения направлена как раз на ее подавление.

Чей — то визг. Путники встревоженно обернулись. Фамарь, о которой все забыли, корчилась в ближних кустах под ражим молодцом.

Слава богу, он не успел ничего ей сделать. Руслан рывком поднял распаленного дурака за шиворот, Аарон пнул в пах. Удалец с воплем упал, подогнул колени к животу.

Сахр дернул Фамарь за ухо.

— Иди рядом с ним! — кивнул он на Руслана. — На шаг не отставай.

Раздумья Руслана после беседы с лекарем:

«Чего больше между людьми — того, что разделяет их, или того, что сближает? Что их разделяет? Язык. Повадки. Вера. Но ведь все это преодолимо!

Многие языки сходны, а непонятные можно быстро выучить. Повадки и даже вера меняются на глазах.

Что сближает людей?

То, что все они — люди. Люди, одинаковые в главном. Люди, и это важнее всего.

Почему же они живут в дикой вражде?

Ведь в дружбе им всем было бы легче. Его, Руслана, например, спасла и спасает только чья-то дружба.

Есть огромная несуразность в устройстве человеческой жизни. И состоит она, как убедился Руслан, в том, что одни — до отрыжки сытые, а другие — до икоты голодные.

Отсюда все беды на земле, вражда как внутри племен, так и между народами».