Золотой истукан

— Прикройся. — Лекар бросил ей свой халат. И — Шаушу: — Что с вами стряслось?

— Обманул Манучехр! И тебя, и меня. Вы только покинули крепость, его головорезы нагрянули ко мне в усадьбу, схватили Фамарь. Видишь, всю исцарапали. Вырвалась. Я кричу, долг, мол, вернул, — но разве их чем-нибудь проймешь? Еле отбил дочку, — спасибо, соседи подсобили. Я и бросился с нею напрямик через чащу к реке. Еле, видишь, успел. Большой шум в общине. Снова бунт. Сегодня ночью все уйдут на левый берег.

— Но мы же и вправду уплатили долг? — изумился Сахр.

— Э! Чего ждать от него? Грабитель. Вымогатель. Сукин сын.

— А как же другие дети?

— Остались, — всхлипнул Шауш. — Теперь Манучехр всю семью к рукам приберет. Н-ну, — он стиснул кулак, — я вернусь, я найду своих детей!

Руслан вспомнил булыжную решимость Добриты, вот так когда-то плыли они вместе по реке. За тридевять земель Руслана занесло, но ничего, по сути, вокруг не изменилось. Земля, правда, другая, и небо другое, другие деревья, а горе всюду одинаковое. Ну, на земле, может, и не изменилось ничего, зато сам Руслан уже не такой, каким он был тогда.

Стражник, сопровождавший лодку и поначалу обалдевший от неожиданности приключившихся событий, обрел, наконец, дар речи и резко приказал гребцу:

— Поворачивай назад!

— Это зачем же? — нахмурился Руслан. Стражник опешил: он никак не мог предполагать, что этот белый чужак говорит по-хорезмийски.

— Мне велено перевезти троих. Поворачивай, ну?

— Тебе-то что, скотина, троих ли, пятерых ли? — Аарон схватил его за шиворот. — Заболеешь, что ли, умрешь, если бедных людей спасешь?

Стражник схватился за рукоять меча:

— Мне велено…

Плюх! — Лучше б он не перечил такому здоровенному буйволу. В один миг ретивый служака очутился в воде. Шауш, не долго думая, хватил его багром по голове, обернулся, желтый и страшный, к гребцу:

— А тебе что велено?

— Мне? — Гребец боязливо пригнулся, покрепче ухватился за весла. — Мне велено плыть к левому берегу. И я плыву. Ох, не трогайте меня! Довезу. Хоть пятерых, хоть десятерых. Мне что?

«Так — то», — подумал Руслан удовлетворенно. Который раз он позавидовал крутой быстроте, с которой на Востоке люди переходили от слов к делу.

Уже на берегу лодочник сказал:

— Назад мне пути нет — Манучехр шкуру сымет. И что я теряю на правом берегу? Одинокий. Бездомный. Всю жизнь бултыхаюсь в реке. Рыба, не человек. Возьмете с собою?

— Пойдем.

— Сахр, — отозвал Шауш лекаря в сторону, — мне с дочкой возиться недосуг. Надо воевать. Придем к Хурзаду — там тьма людей. Разный народ. Будет Фамарь со мною — всякий сможет девочку обидеть. Держи при себе, а? Ты человек известный, при тебе ее. никто не посмеет тронуть.

— А если я сам ее трону? — усмехнулся лекарь.

— И сделай милость! — воскликнул Шауш, приложив руку к груди. — Возьми ее насовсем. И выкупа не надо. Пусть лучше тебе достанется, чем гаду Манучехру.

— Тьфу! На что она мне, чудак? Только и забот у меня — сопливой девчонке нос вытирать.

— Она тебя не обременит! Кусок хлеба в день — и довольно с нее. Не избалована. Держи ее, Сахр, при себе. Умоляю. Мне она будет помехой.

— Ладно. Но смотри, — уступлю кому-нибудь за кувшин ячменной водки — не обижайся.

И с тех пор Фамарь молча и покорно, как собака, повсюду следовала за лекарем. Руслану она казалась глухонемой: не отвечала, когда с нею заговаривали, и ни разу никого ни о чем не спросила. И ни разу в тупых и прекрасных глазах этого дикого, робкого, на всю жизнь запуганного существа не блеснула искра глубокого разума.

На берегу к нашим путникам присоединились трое беглых крестьян.

— К Хурзаду?

— К нему.

— Вместе пойдем.

— На каждом шагу слышу: Хурзад, Хурзад, — сказал Сахру Руслан. — Кто он такой?

— Сводный брат хорезмшахов. Рожден рабыней.

— Отчего ж это он встает против брата? И почему человек царского рода заодно с чернью?

(На тропе, ведущей к Хазараспу, к путникам присоединились семеро беглых крестьян. К Хурзаду!)

— Дело сложное. В Хорезме разброд. — Раньше было так: царь, служилая знать, трудовой народ. Был какой-то порядок. Теперь же на первое место лезут «дехкане» — богатые землевладельцы, подобные Манучехру. И чернь у них в кабале, и на старую знать им наплевать. Смекаешь? Ну, хорезмшаха они еще могут терпеть, — он пустое место, власти у него никакой, зависит от «дехкан» и потому для них удобен. Он — за них, потому что никому больше не нужен.

(У древнего кургана, заросшего верблюжьей колючкой, к путникам присоединились десять беглых крестьян. К Хурзаду!)

— Вот и получилось, — продолжал Сахр, — что царь и «дехкане» оказались на одной стороне, а служилая знать, люди военные во главе с Хурзадом — на другой. Хурзад умный человек, знает, на кого опереться. Самая крупная сила в Хорезме, которую можно выставить против «дехкан» — трудовой народ.

(У соленого озера, застывшего зеленой стеклянной глыбой в камышах, путников сердечно встретили сто мятежных крестьян. К Хурзаду!)