Золотой истукан

— Хорошо. Где-то у меня завалялись шесть золотых. Сейчас найду… — Сахр порылся в суме с рукописями, достал серый узелок, развязал, высыпал шесть тяжелых монет на круглую ладонь Манучехра. — Смотри-ка, вот повезло! Как раз шесть золотых. Хватит, надеюсь?

— Сойдет. — Круглые глаза Манучехра впервые сузились, сделались, как у тюрка. — Я их, конечно, возьму. Но дурак Шауш все-таки получит свои сорок горячих! Еще не было человека, который, угодив сюда, ушел бы, не отведав плетей. Такой закон у Манучехра, что поделаешь, дорогой? Даже хорезмшаху перепадало — его нечаянно били ночью на конюшне, приняв за пегую кобылу. Га-га-га! Ох!..

Лекарь Сахр — скучающе:

— И меня будешь пороть?

— А почему бы нет? Го-го-го! Ты тоже бунтарь! Вчера был гонец от шаха. Приказано: Сахра схватить, где попадется, и препроводить под стражей в столицу. Так что, умник, твоя жизнь в моих руках… — Желая подчеркнуть свое могущество, Манучехр сделал неосторожное движение ладонью — и в его пояснице белой молнией вспыхнула чудовищная боль. — Э-э-й-ю-ю! — завопил он диким голосом. И затем, сквозь жалостные всхлипывания: — А моя… ох!., а моя жизнь — в твоих руках, друг Сахр. Лег, понимаешь, потный, горячий, на сквознячке, получил прострел. Спаси… Клянусь покойной матерью, я тебя не трону. Ох! Избавь от этих страшных мучений. У-у-й-ю-ю…

— Эй, вы, людоеды, — сказал Сахр княжеским дружинникам. — Отпустите Шауша домой, грейте песок в сухом котле.

Старший дружинник выжидательно поглядел на господина.

— Делайте… что велит, — пропищал Манучехр и с умирающим видом сомкнул веки.

— А как же… сорок плетей? — уныло вопросил дружинник, сожалея о неудавшейся забаве.

Шауш шепнул ему на ухо.

— Дай их своему хозяину — сразу вылечишь! — И убежал.

…Проглотив три обезболивающих опийных шарика, Манучехр повеселел, вновь бодро выкатил глаза. Блаженно поглаживая поясницу, растертую каким-то жгучим пахучим зельем, и поправляя на ней плоский мешочек с раскаленным песком, он сказал снисходительно Сахру:

— Спасибо, помог. Не забуду. Я не выдам тебя хорезмшаху. Оставайся здесь. Мне, видит бог, тоже нужен свой придворный лекарь. Чем я хуже Аскаджавара? Хе-хе-хе. — Он взглянул на сонного Аарона. — И брадобрей домашний не помешает. Ведь ты брадобрей, верно? Я видел тебя у Пинхаса. — Князь перевел взгляд на Руслана; тот сидел недоступный и сумрачный. — И телохранитель-чужеземец пригодится, который не знал бы нашего языка и здешних обычаев и потому не мог завести себе друзей в общине. (Руслан: «Ты опоздал, хитрый князь. И язык уже знаю, и обычаи, и друзей тут у меня много».) Оставайся, а? — В голосе богача послышалось нечто детски-просительное.

— Великая честь служить столь знатному вельможе, — ответил Сахр осторожно. — И я — всей бы душою, да жаль — не могу.

— Это почему же?

— Хурзад меня ждет.

— Хур… а! — Безмятежно круглое лицо Манучехра странно задергалось и вытянулось самым невероятным образом, как отражение на заколыхавшейся поверхности воды. — Да. Ведь вы с ним приятели, помню. Ждет? Чего ж ты сразу не сказал?

— Кто и о чем меня спрашивал? Схватили и притащили. Грозились высечь.

— Оставь. — Тень огромной заботы легла на искаженное лицо Манучехра. Глаза помутнели. — Шуток не понимаешь? Ступайте с миром. Возьмите еды на дорогу — изголодались, наверно, в бегах? Я велю вам лодку дать. Эй! Проводите их. Скажите там, на переправе, чтоб этих троих перевезли на левый берег. И пусть кто-нибудь только посмеет их обидеть! — Он хмуро взглянул на Сахра исподлобья. — Слушай, друг. Замолвишь… если что… словечко за меня перед Хурзадом?

— Замолвлю, — пообещал Сахр зловеще.

— Не забудешь?

— Не забуду…

— Сахр, стой! Эй, Сахр…

Руслан — с отчаянием: «Опять влипли».

По обыкновению здешних речников, лодку вытянули, бредя по берегу, далеко вверх по течению, чтобы стремнина не пронесла ее вниз мимо противоположной пристани. И вот, когда гребец оттолкнулся было уже веслом от суши, путников настиг чей-то окрик.

Чей? Из прибрежных кустов с треском вырвался весь истерзанный… Шауш. Он держал за руку голую девчонку. Совсем голую. Смуглые плечи, плоская грудь ее, живот исполосованы глубокими царапинами. И тощее лицо Шауша, большие руки — в царапинах, ссадинах, Свежая кровь. Оба с ходу свалились в лодку.

От пристани с криками бегут по сырому берегу, размахивая копьями, Манучехровы слуги. Случилось что-то неладное. Надо спешить.

— Отчаливай! — приказал Сахр гребцу.

Лодку вмиг подхватило мощной струей бокового течения и отбросило далеко от берега. Над нею мелькнули две-три стрелы, ветер унес их в сторону.

Сахр покосился на голую девчонку. Невзрачна. Кожа очень темна, нечиста, в мелких пупырышках. Лицо плоское, нос совершенно нелепый, широкий, приплюснутый, с толстыми ноздрями. Руки какие-то вывихнутые, ноги кривые. Зато глаза — только и есть в ней заметного, яркого, что большие черные глаза с необыкновенным разрезом: будто их поменяли местами, и узкие наружные уголки пришлись к переносью, а округлые внутренние — к вискам. В такие глаза можно смотреть часами — и ничего в них не понять.

— Фамарь, — пояснил Шауш, уловив взгляд Сахра.