Золотой камертон Чайковского

– Это, знаете ли, дорогой мой, не дело, – сердито выговаривал ему старик, сидя напротив за столом и глядя, как непутевый ученик, обжигаясь и торопясь, прихлебывает горячий чай из большой, украшенной крупными розовыми цветами кружки. – Да. Это вам не физика. Сегодня занимаюсь, завтра передумал. Тут системность нужна. Ежедневная работа, упражнения. А вы что же? Встретили хорошенькую девушку, и музыка побоку? А у вас, дорогой мой, талант. В вашем возрасте начинать поздновато, но с вашими данными, при определенном усердии… А вы что делаете? Стыдно! Да!

Максиму действительно было стыдно. Уговорил старика позаниматься. Тот согласился. Причем бесплатно, исключительно из альтруизма, а он? Максим усиленно краснел, то ли от чая, то ли от стыда. А потом, допив чай, долго извинялся, винился и отправился домой совершенно раскаявшимся.

Печи уже давно прогорели, но в доме все равно было зябко. Максим, закрыв печные задвижки, отправился в обход по дому, может, форточка где-то не прикрыта или ветром вырвало? И с удивлением обнаружил в маминой комнате едва прикрытую оконную раму. Максим хорошо помнил, что мама в своей комнате окно плотно закрывала и даже заклеила к зиме, потому что боялась сквозняков. А теперь окно было открыто, на полу под ним намело небольшой сугроб, а под окном Максим обнаружил уже заметенные снегом провалы чьих-то следов. Ну вот. Не хватало еще, чтобы какие-то хулиганы дом обнесли, с досадой подумал Максим и поспешил к себе в кабинет.

Он лукавил. По-настоящему его беспокоила не возможная пропажа ложек, вилок, маминого любимого чайника или даже книг, а камертон. Как он мог быть так беспечен? Как мог оставить его на даче? Легкомысленный безумец!

Вбежав в комнату, он сразу же бросился к книжным полкам, торопливо шаря рукой за книгами, и, холодея, понял, что футляра на полке нет. Максим принялся скидывать с полки книги, все больше волнуясь. И тут его словно током ударило, он выронил книги, которые держал в руках, и бросился к кровати.

Камертон был под подушкой. Господи, какое счастье, что в то утро он так торопился, что даже не вспомнил о нем, не стал убирать толком кровать! Максим присел на край своего дивана, прислушиваясь к громкому стуку сердца и нежно гладя рукой камертон. Он законченный идиот. Безответственный, безвольный, легкомысленный обалдуй.

Сейчас, сидя на даче с драгоценным камертоном в руках, глядя на заснеженный сад за окном, слыша тихие, неуловимые звуки музыки, витающие под крышей старого дома, Максим вдруг осознал, сколь суетной и бесцельной была его прежняя жизнь. До музыки, до камертона.

Новый год Максим встречал на даче с Олей и Сашкой. Сашка получил в подарок огромную пожарную машину производства ГДР с выдвигающимися лесенками, разматывающимся шлангом и открывающимися дверцами. Увидев ее, мальчик от счастья и восторга минуты три ничего сказать не мог. А Максим с Олей сидели в обнимку на диване и, глядя на довольного Сашку, молча радовались своему нежданному тихому счастью.

Дни Максима снова наполнились смыслом, занятиями, творческим непокоем. Павел Иванович уже хлопотал в музыкальном училище, чтобы талантливому молодому человеку разрешили экстерном сдать экзамены, чтобы он сразу же мог поступить в консерваторию. А музыка захватила Максима, наполнив до краев. Она лилась из его сердца легко и свободно, и Павел Иванович, слушая его сочинения, все чаще с тяжелыми вздохами приговаривал, что завидует его дарованию, что никогда не мог так легко и ярко творить. То мрачнея, то радуясь за своего ученика.

А потом случилось несчастье.

Это было в конце января. В субботу вечером они собирались пойти прогуляться на озеро, но Оля уснула, и они с Сашкой не захотели ее будить, а тихонько оделись и ушли, оставив на кухне записку, чтобы она не волновалась. Было еще не поздно, и, уходя они не стали включать в доме свет. И когда вернулись, света тоже не было, и дверь была не плотно прикрыта, а в комнате на полу лежала Оля, бледная, с закрытыми глазами, а изо рта у нее стекала тоненькая струйка крови.

Милиция сказала, что в дом залезли хулиганы, наверное, деньги искали или ценности, а тут Оля проснулась, вышла из своей комнаты и спугнула их. Они ударили ее по голове подвернувшимся под руку бюстом композитора Глинки и сбежали. Четких следов в доме найти не смогли, вместо них остались только грязные лужи, а на дворе слабый снежок, который пошел вечером, к приезду милиции превратился в настоящий снегопад.

Оля выздоравливала долго. Сперва к ней не пускали, и Максим сходил с ума от беспокойства, каждый день мотался в больницу, музыка его стала тревожной, полной невысказанной любви и муки, и Павел Иванович сказал, что это вершина выплеснувшегося в творчестве чувства, что у Максима родилось произведение потрясающей глубины, и при этом даже прослезился. А Максим даже не обрадовался, сейчас он хотел только одного, чтобы Оля поправилась. А еще вечерами, сидя в доме, он стал зябко ежиться, словно от чьего-то недоброго взгляда, и в его голову стали приходить мысли, а так ли уж случайно было происшествие с Олей?