Золотой камертон Чайковского

По Светиному застывшему профилю было ясно, что она обиделась. Отношения со Светой стали тяготить Максима в последние пару недель. Девушка влюбилась в него или думает, что влюбилась. Ее привычная беспардонная манера держать себя стала мягче, а вот напор усилился. Ему не хотелось ее обманывать, Света совершенно ему не нравилась, но и терять учителя музыки было жаль. Одно время он думал, что общие интересы, ее веселый характер и в общем-то симпатичная внешность помогут ему если не влюбиться, то хотя бы как-то привыкнуть к ней, почувствовать дружескую симпатию. Увы. Они были слишком разные. Он мог с ней общаться, проводить время, но ни разу у него не возникло желания поцеловать ее или обнять. Никакого. Так что, как это ни грустно, но их занятиям, кажется, пришел конец, надо только сообщить об этом Свете помягче и потактичнее. Хоть бы отпуск поскорее закончился, невесело размышлял Максим.

– Поздно уже, я, пожалуй, домой пойду, – резко поднимаясь, сказала Света, и Максиму показалось, что в ее глазах сверкнули слезы.

Она ушла так стремительно, что он даже «пока» крикнуть не успел. Было неловко и стыдно, девушка все же обиделась.

Максим лежал без сна в своей комнате, вертя в руках камертон, следя за игрой теней на потолке и прислушиваясь к тихой, нежной песне, зарождающейся у него в душе, которая наполняла ее покоем и светлой, пронзительной грустью. Он так и уснул, сжимая в руке камертон.

– Максим, как ты мог? Как тебе в голову взбрело взять и уволиться?! Что за блажь? – причитала мама, размахивая зажатым в руках кухонным полотенцем. – Такая хорошая работа, зарплата, перспектива, ты подавал такие надежды!

– Никаких надежд я не подавал, а был рядовым сотрудником с рядовыми перспективами, – устало проговорил Максим. – Мам, я взрослый мужчина, это моя жизнь, и мне решать, как ее прожить. Я все обдумал. И, пожалуйста, не надо делать трагедии из ерунды. Я не пропал, не спился, не умер. И папу не дергай, пожалуйста. У него сердце, он разволнуется.

Эта сцена была ожидаема, Максим ее боялся, но понимал неизбежность объяснения. А потому ничего не говорил маме до последнего, пока не получил полный расчет. Впереди ждала неизвестность. Впрочем, устроиться обратно в НИИ, или на завод, или еще куда-то он всегда может, двери открыты, специальность у него есть, опыт работы тоже. Но ему хотелось другого.

– Что же ты теперь намерен делать?

– Заниматься музыкой, – честно ответил Максим. Врать он не любил, особенно без нужды, а в данном случае не считал нужным, потому что был взрослым мужчиной и имел право самостоятельно принимать решения о том, как жить и чем заниматься.

– Музыкой? В твоем возрасте? – всплеснула руками мать. – Что еще за блажь пришла тебе в голову? Ну нравится тренькать на этом проклятом рояле – на здоровье. Никто не запрещает. Вон, дядя Вася на аккордеоне играет, Сашка Федоров на гитаре, дядя Митя, тети Олин брат, на гармошке, и все они работают как нормальные люди! – со слезами в голосе напомнила мама.

– Я не собираюсь бренчать на гитаре по подворотням или на свадьбах пьяную публику развлекать. Я собираюсь серьезно, профессионально заняться музыкой. Найду какую-нибудь непыльную работу и буду готовиться к поступлению в музыкальное училище.

Из дома Максим съехал на дачу, там был рояль, там было тихо, там не было мамы с ее слезами, укорами, попытками вернуть заблудшего сына на путь истинный. И там был Павел Иванович, согласившийся позаниматься с Максимом.

Павел Иванович был членом Союза композиторов. Заслуженным деятелем искусств и в прошлом преподавателем консерватории. У него еще сохранились кое-какие связи, и он обещал составить Максиму протекцию при поступлении в музыкальное училище.

Как творческая единица Павел Иванович, по его собственному признанию, ничего выдающегося не создал, писал музыку для театральных постановок, к нескольким проходным фильмам, но зато раскрылся как талантливый педагог. Что лично для Максима стало большой удачей.

– Голубчик, у вас явный талант, удивительно, что он спал так долго. Неужели в детстве и юности вас не тянуло к музыке? – слушая, как Максим наигрывает коротенькую мелодию собственного сочинения, восклицал Павел Иванович.

– Сам удивляюсь, – улыбнулся Максим. – Но до приезда в этот дом и петь-то не особенно любил. Есть в этом месте что-то удивительно вдохновляющее, музыка сама в голове рождается, я и не планировал ничем таким в жизни заниматься, а теперь вот бросить не могу. Просто наваждение.

– Действительно. Что-то магическое в этой истории есть, – без всякой шутливости заметил Павел Иванович. – А вы знаете, что некогда эта дача принадлежала известному советскому композитору Модесту Щеголеву? Вы наверняка слышали его песни, например, «Ленинград – любимый город…», «Пушки молчат», «Береза белая склонилась…» – напел по несколько нот из каждой песни Павел Иванович.

– Да, слышал. Но фамилия у продавцов дачи была какая-то другая. Трегубовы вроде бы?