Золотой капкан

Очнулся Красюк от какого-то беспокойного чувства. Некоторое время лежал не шевелясь, стараясь понять, откуда грозит опасность. Потом приоткрыл один глаз. Светало. Озеро лежало белое под слоем тумана, словно до краев было налито молоком. Повернув голову, он увидел Сизова, сидевшего рядом на корточках и пристально смотревшего на него.

— Не шевелись! — угрожающе сказал Сизов.

Не поднимаясь, он протянул руку и что-то снял у Красюка со спины.

— Змея?! — испугался Красюк. И успокоился, увидев, что в руке у Сизова ничего нет. И снова напрягся в страхе, подумав, что это, видимо, неизвестная ему нечисть, какой в тайге предостаточно.

Сизов рассматривал это нечто, невидимое между пальцами, сложенными щепотью, с необычным вниманием, не дыша.

— Вспомни, где вчера терся?

— Нигде…

Красюк сначала удивился, потом разозлился: ничего не говорит, а спрашивает черт-те что. Может, рехнулся?

И только он так подумал, как Сизов вдруг вскочил и бросился в лес.

— Яму, яму надо смотреть! — донесся из чащи его голос.

"Точно, рехнулся", — испугался Красюк. Ему стало тоскливо и страшно. Страшно тайги, живущей какой-то своей жизнью, к которой не приспособишься, страшно этого непонятного человека. Он поднялся, достал нож и пошел в ту сторону, куда убежал Сизов.

Разыскал его в яме, откуда они вчера выволокли кабана. Сизов ковырял землю топором, отваливал серо-желтые комья.

— Рехнулся, что ли? — крикнул Красюк.

— Ты понимаешь, понимаешь… — забормотал Сизов. И вдруг заорал сердито: — Чего стоишь, веревку кидай, веревку!

Красюк сходил к костру, принес веревку, бросил конец в яму. Но Сизов, к его удивлению, вылезать не стал, а скинул телогрейку, наложил в нее земли, потом продел веревку в рукава, завязал конец и велел тащить.

— Осторожней, не дергай! Да не рассыпь там! — крикнул снизу.

Голос его был таким взволнованным, что Красюк весь напрягся: неужели Мухомор нашел то, о чем вчера говорил, что дороже золота? Торопливо выдернул веревку, развязал, увидел рыжеватые комья.

— Не яма это, не яма! — кричал Сизов, выбираясь по жерди, все еще торчавшей из ямы. — Это шурф, понимаешь? Кто его выкопал, кто? Я же эти места исходил. В прошлом году ничего не было.

Он схватил свою телогрейку, потащил ее к открытому месту, к свету.

— Что ж это такое, что ж такое?! — как помешанный повторял Сизов, перебирая руками комки земли. — Мы же его там искали, а он, вот он где. Почему? Ну, почему?..

Красюк хохотал: дает Мухомор, тихоня тихоней, а как разошелся!

— Что хоть это такое?

— Кас-си-те-рит! — выкрикнул Сизов, как заклинание.

— Ну и что?

— Это же касситерит! Оловянная руда. А еще свинец, медь, может быть, золото. Полиметаллическая руда.

Золото — это Красюк понимал. Он взял один из камней, потер пальцем. Камень отозвался белым блеском.

— Белое золото?

— Я же сказал: может быть, — почему-то раздраженно выкрикнул Сизов. И вдруг засобирался, заспешил.

— Ты чего?

— Сходить надо…

— Я с тобой, — хмуро сказал Красюк. Ему подумалось, что Сизов хитрит, хочет в одиночку найти еще что-то.

— Ты отдыхай. Купайся пока, рыбу лови. Рыба тут любую тряпку хватает, только брось.

— Ну уж нет!..

И они вдвоем пошли по берегу, переходя обмелевшие ручьи, перелезая через плотные завалы корневищ. Углубились в чащу и снова вышли к берегу. Здесь озеро было не больше полукилометра в ширину. На другом берегу гладкой стометровой стеной поднималась скала. С правого бока темную стену перечеркивала белая струя водопада.

Сизов остановился и долго смотрел на скалу, словно это был его родной дом, который он давно не видел. Потом сказал глухо:

— Вот отсюда я его и столкнул.

— Кого?

— Сашу Ивакина.

— За которого сидишь?

— Я за себя сижу.

— Чего-то не поделили?

— Что? — не понял Сизов.

— Почем я знаю?.. Ну, Мухомор! Силен мужик!..

Сизов молчал. Силен? Нет, он слаб. Слишком легко поддается чужому влиянию. Это еще в Саратове сказала ему та, что звалась женой. Молодая и красивая. А он был не — молод, когда встретил ее. И полюбил, как только могут любить немолодые, никогда прежде не любившие. Он делал все, что она хотела, и вначале ей это нравилось. А потом надоело. "Нет в тебе гордости", — сказала ему. "Твоей хватит на обоих", — пошутил он. Да не вышла шутка. Нельзя, видно, любить без оглядки. Сладок пряник, да приедается…

"Хоть бы избил меня, что ли", — сказала она в другой раз. Он ужаснулся. Потом рассмеялся, решив, что над ним подтрунивают. Но она была серьезна. Маялась, не любя.