Золотой характер

— Да, он всегда идет навстречу, — сказал Алмазов. — Мне он, помню, помог с путевкой. Обязательный человек.

— И обязательный, и обаятельный! — с той же горячностью прибавила Ксана. — У меня мамочка заболела — он ее к гомеопату устроил. Не понимаю, Лешка, чего ты на него взъелся?

Граев, слушавший жену с добродушно-покровительственной улыбкой, с какой обычно взрослые люди слушают детей, сразу стал серьезным.

— Да поймите вы оба, — сказал, он, нахмурившись, — что эти обязательность и обаятельность — маска, защитная реакция, мимикрия. Если хотите знать, то в глубине души я убежден, что наш милейший Юрий Петрович — вор!

— А если не прямой вор, — поправился он, заметив протестующее движение Ксаны, — то рвач, ловкий комбинатор, вообще нечистоплотный человек, разными способами надувающий государство. Конечно, он должен быть обаятельным и обязательным, должен приспособляться к среде. Как рыбы на больших глубинах — они тоже становятся плоскими, приспосабливаются к давлению. У тебя мамочка заболела — он помог, ты в восторге; тебе путевку устроил — ты доволен. «Ах, какой милый человек!» — говорите вы оба. А ему, милому человеку, это на руку. Ему воровать удобнее под гул ваших комплиментов!

— Бог знает, что ты говоришь! — с сердцем сказала Ксана.

— Нет, матушка, я правильно говорю, — продолжал Граев. — До сих пор у нас не вывелись этакие «веселые воры». Посмотришь на такого — обаятельный мужчина, все им восторгаются. А у него — совесть, как голенище, и рыло в пуху. По-моему, наш Балкин такой же «веселый вор», только выпуска тысяча девятьсот пятидесятого года.

— Вернее, посадки пятидесятого года, а не выпуска, — засмеялся Алмазов.

— Правильно, — усмехнулся Граев. — Конечно, рано или поздно он загремит, как горный обвал. Можно втереть очки таким простачкам, как Ксана, как ты, как я в конце концов, но коллективу, своей партийной организации долго втирать очки невозможно. И в этом наша сила! И вот, когда милейший Юрий Петрович Балкин загремит, нам будет стыдно. Ой, как нам будет, братцы, стыдно! Будем глаза от людей прятать и лепетать: «Мы всегда подозревали, что он нечист на руку!» Подозревали… а сами к нему в гости ходили!..

— Вася, велите ему замолчать! — возмущенно сказала Ксана, обращаясь к Алмазову. — Нельзя же обвинять человека бог знает в чем и без всяких доказательств!

— А дачка? — прищурился Граев.

— Что дачка?

— На какие средства он построил себе эту дачку, позвольте узнать? На зарплату? Но она у него не такая высокая, чтобы можно было на нее построить дачку.

— Может быть, он выиграл по займу? — сказал Алмазов.

— Может быть! Охотно допускаю. Но пусть он нам прямо об этом скажет: «Я выиграл по займу и на эти деньги построил себе дачу». Или: «Я получил премию». Или: «У меня старая тетка померла, и я у нее под матрацем нашел бриллианты». Как угодно, но пусть объяснит!

— А ты спросишь?

— Спрошу! — сказал Граев. — Выпью — и спрошу.

— Этак и я: выпью — и спрошу! Ты трезвым спроси. Пари, что не спросишь!

Граев подумал и твердо сказал:

— Проиграешь, Васька, — спрошу!

Ксана быстро повернулась и пошла по направлению к станции.

— Куда вы, Ксаночка? — крикнул Алмазов.

— Домой, — плачущим голосом сказала молодая женщина. — Я в гости не за тем ехала, чтобы скандалы устраивать.

Алмазов подошел к Ксане и взял ее под руку.

— Бросьте! — сказал он ей тихо. — Что вы, Лешку не знаете? Ничего он не спросит. Выпьет рюмку — и все забудет… Идемте!

…Дачка у Балкина была хороша: с мезонином, с двумя верандами, светло-желтого, как сливочное масло, цвета. От нее крепко и приятно пахло свежим деревом. На участке, полого спускавшемся в неглубокий овраг, росли веселые тоненькие березки и могучие, высокие — до самого неба — сосны.

Граевы и Алмазов поднялись на веранду и поздоровались с хозяевами. Балкин, полный, сизощекий, с тяжелой нижней челюстью, цветущий, как пион, мужчина, очень выигрывал рядом со своей анемичной, невыразительной женой, которую он вследствие ее удручающей худобы называл не «моя половина», а «моя четвертинка».

— Ну как вам понравилась моя латифундия? — спросил Балкин, сияя.

— Прелестно! — сказала Ксана. — Узнаю ваш вкус, Юрий Петрович.

— Хороша! — солидно заметил Алмазов. Граев промолчал.

— Достану хороших белил, — сказал Балкин, самозабвенно закатывая глаза, — покрашу ее в белый цвет, и будет она у меня, матушка, как лебедь!.. Впрочем, ладно, потом все вам покажу, вплоть до удобств, а сейчас знакомьтесь — и за стол!

Он сделал широкий жест, показывая на сидящих за столом.

— Мои соседи по даче. И вообще добрые знакомые. Профессор Константинов (он подчеркнул слово «профессор», кивнув на осанистого седовласого старца в белом костюме). Ну, с Нестором Васильевичем вы, по-моему, знакомы. (Граев увидал за столом знакомого актера-комика и улыбнулся ему). В общем — разберетесь!

— А это, — продолжал Балкин, сияя, — художник Граев — еще не лауреат, но, наверное, скоро будет им, — его жена-красавица и ихний друг, наш, так сказать, баян, товарищ Алмазов. А ну, давайте потеснимся, пусть они сядут. И… «начнем, пожалуй», как сказано у Чайковского.