Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Битва с призраками не продлилась долго; как, впрочем, и все битвы, в каких позднее участвовал Убийца Горгоны. Меч вернулся в ножны. Взгляд стал осмысленным, ледяным. Без колебаний, не спрашивая, что ему делать и как поступить, Персей поднял лишившуюся чувств Медузу на руки. Присел, сохраняя равновесие; взял и мальчика. Прикрыл краем плаща, перехватил поудобнее. Кто другой упал бы под такой ношей; Горгофон[33] устоял.

Когда они взлетели к небесам, Каллироя проводила их взглядом.

* * *

— Теперь ты понимаешь?

— Он — это я. Я — это он. Они — это я.

— Так говорят боги о том, что входит в их природу. Храмы — это я. Реме́сла — это я. Гора, земля, вода, облако — я. Молния, трезубец, копье — я. Ты — Хрисаор Золотой Лук. И все-таки Хрисаор Золотой Лук — это вы трое. Таким тебя вынашивала Горгона Медуза, Ужасная Владычица, Прекраснейший Ужас[34]. Теперь тебе ясно, почему я взвилась, когда ты сказал: «Лучше бы его не было совсем…»?

— Ты сказала, она вынашивала месть.

Каллироя не ответила. Села, заплакала.

Хрисаор кинулся утешать: грубо, неумело, по-великански. Знал: впустую. То ли мужнины утешения — так себе лекарство, то ли женщины всегда плачут, излив гнев, и должны потратить все слезы до последней капли, иначе не успокоятся. Мало опыта, мало. Одна-единственная женщина за все годы, на всю жизнь.

Теток он в расчет не брал. Горгоны, случалось, залетали в гости. Но Горгоны никогда не плакали. Во всяком случае, не делали этого при племяннике.

Утешения — дело долгое. Радуга не позволила ему довести дело до конца.

Эписодий тридцатый Кто и знает, если не я?

1 Память об ударе

Свобода, сила, смерть. Я — смерть.

Ты ошиблась, Каллироя. Кто угодно ошибся бы.

Я не смерть, я смертность. Знание свободы о том, что существуют узда и кнут. Знание силы о своей слабости. Бессмертие, знающее о своих пределах. Доспех, признающий свою уязвимость. Победа, которая со смирением принимает существование поражения. Ты сделал все, что мог, затем все, что должен, и теперь уступаешь тому, что превыше тебя. Нет в этом позора, нет и поражения.

Если сила знает о бессилии, а свобода о плене, если они живут как сила и свобода, несмотря на это знание, тяжесть которого превыше Олимпа, упавшего на плечи — не все ли равно, когда сила надломится, а свобода споткнется? У радуги два конца, иначе не бывает.

Я не зло и не убийца. Я Убийца Зла.

Не удар, но память об ударе.

Не Персей, память о Персее. Не кривой меч Крона, а воспоминание о мече. О том, как адамантовая гибель, закаленная в крови и семени бессмертных, послужила рождению. Казнь сделалась повитухой. Насилие — помощью, приговор — спасением. Ненависть — милосердием.

Рождаясь, месть распалась на три части, перестав быть местью. Химере повезло меньше, она распалась не при рождении.

Действительно ли ты промахнулся, о Персей, не знающий промаха? Или твоя рука, сын Зевса, управляя острым клинком, оказалась мудрее юношеского разума?! Та же рука подобрала с песка дитя, беспощадность подняла и унесла беспомощность — вместо того, чтобы бросить квакающий кусок мяса на поживу солнцу, ветру, птицам. Та же рука, что принесла ребенка в Эфиру и отдала старому хитрецу, надеясь, что смертность выживет здесь, вырастет, исчерпает отпущенный срок до конца.

Ты ведь смертен, Персей, как и я? Говорят, боги клялись черными водами Стикса не вмешиваться в твою жизнь до самого ее конца. Говорят также, что и ты поклялся не вмешиваться в жизнь богов. Я не верил досужей болтовне; сейчас верю. Если я скажу во всеуслышанье, что я — сын Медузы Горгоны, а роды моей матери принял никто иной, как великий Персей, мне тоже не поверит ни одна живая душа.

Я был рожден второй Химерой. Первая Химера не тронула меня у храма, почуяв родственную душу. «Химера!» — кричали аргосцы, мечущиеся в огне, когда я пролетал над ними верхом на Пегасе. Что ты говоришь, Каллироя, любовь моя? Медуза вынашивала месть? Меня не было на Эрифии, когда ты делилась с Хрисаором рассказом о нашем рождении. Теперь я — Хрисаор, трехтелый Хрисаор Золотой Лук. Ему доступно все, что известно мне; мне известно все, что знает он. Повтори еще раз, океанида, мать моего сына: «Медуза вынашивала месть…»

Месть — химера.

Золотая уздечка, изготовленная для меня чужими руками. Ради химеры сойдутся в битве боги и чудовища, ради химеры погибнут люди, и кто-то опять будет смотреть в небо, сжимать кулаки в бессильной злобе и шептать: «Убью! Я тебя убью!»

Цепь зла, звено за звеном. Не справиться, не разорвать.

Я Беллерофонт, Убийца Зла.

Я — память об ударе. Моя природа — воспоминание о мече. О насилии, обернувшемся помощью. Я бьюсь внутри тройного воссоединившегося Хрисаора, в котором сейчас не осталось ничего от задумчивого великана с Эрифии и вольного скакуна Пегаса. Я связан по рукам и ногам, все, что мне осталось, это вспоминать, восстанавливать, переживать заново.

Не так мало, как кажется.