Золотой лук. Книга II. Всё бывает

— Кто порвал узду? Персей? Призрак Персея?! Память о Персее, вспыхнув подобно радуге? Уздечка связала всех троих: мальчишку, Пегаса, великана на том конце радужного лука. Я так ошалела от явления Персея, что не успела как следует рассмотреть великана. Доспехи, шлем, похожий на мой — вот и все. Дура! Слепая дура! Где была моя мудрость? Моя стратегия?! Мама, отец поглотил тебя. Меня поглотил призрак Персея, пожрал всю, без остатка, завладел моим вниманием…

Афина бьет кулаком по жертвеннику. Камень трескается.

— Мудрость боится случайности. Военная стратегия — непредвиденного. Персей был тем и другим. Чья ты, память о Персее, воздевшем серп Крона для рокового удара? Кому ты принадлежишь? Пегасу? Мальчишке? Великану?! В ком ты прячешься, где хранишься?..

Богиня запрокидывает голову. Кричит в темное небо:

— Неужели в радуге?!

* * *

— Радуга, мама.

Гермий садится на холодном полу пещеры. Прижимается спиной к стене:

— Огнистая радуга. Дромос из мира мертвой жизни в мир жизни живой. Нет, чепуха, я не прав. Я иду на поводу у общепринятого: все Дромосы связывают одно место с другим. Но жеребенок бродит с места на место. Радуга безошибочно находит его, где бы он ни был. Этот Дромос привязан не к местам, а к носителям: Хрисаору и Беллерофонту. Коридора нет, если нет беды, смертельной опасности. Получается, бо́льшую часть времени радуга не соединяет, а разъединяет носителей, делает их встречу невозможной. Три брата, сыновья Посейдона и Медузы Горгоны. Двое связаны радугой…

Кулак бьет в стену:

— Почему радуга не связана с Пегасом? Только потому, что у радуг два конца?!

Киллена дрожит. Звезды готовы осыпаться с небес на землю.

— Успокойся, — велит Гермий себе. — Гнев туманит разум. Пегасу до сих пор не угрожала смертельная опасность. Наши жалкие потуги его поймать — не в счет. Впервые Пегас угодил в беду у источника Пирена. Только ли уздечка связала троих? Может быть, радуга сделала то же самое?!

Пальцы лукавого бога играют с жезлом. Наматывают змей кольцами, словно локоны красавицы, дают сползти с гибкой опоры.

— Афина могла бы помочь. Я нуждаюсь в мудрости и стратегии. Но мудрость Афины ослеплена желанием укротить Пегаса, одержать над ним победу. Во мне эта мудрость видит помеху, если не соперника. Стратегия не позволит Афине сотрудничать со мной. С братом? Самая тупая стратегия отлично знает, чем кончается такое сотрудничество между олимпийцами. Нет, Афина не согласится, можно даже не спрашивать. Жаль, очень жаль…

* * *

— …Гермий мог бы помочь. Он знает больше, чем говорит мне. Я нуждаюсь в его ловкости и хитрости. Но природа Гермия такова, что он предпочтет скрыть, утаить, обмануть вместо того, чтобы поделиться или сказать правду. Против природы не пойдешь, это закон для нас. Гермий не согласится, а если даже он даст согласие — запутает, заморочит, пустит по ложному следу. Жаль, очень жаль…

* * *

— …чудовища не тронули жеребенка, мама. Боги и титаны видят природу себе подобных, чудовища ее чуют. Это не разум, не логика, это нюх. Люди жрут друг друга за милую душу. Мы, божества, в этом не отличаемся от смертных. Пожалуй, даже превосходим. Иногда я думаю, что самый безжалостный, самый ненасытный голод на свете — это разум. Ярость, гнев, бешенство, ненависть — разум всегда найдет для них объяснение. Оправдает, возвысит, превратит дерьмо в золото. Как Гефест, скует цепи, какие не порвать…

Гермий выходит из пещеры.

— Цепи, — повторяет он, прежде чем взлететь. — Зачем нам Гефест? Мы и сами мастера.

Часть девятая Я тебя убью

Если меня и запомнят, то благодаря Химере.

Я был вовлечен в круг людей и богов, коней и чудовищ. Вовлечен, заключен, в нем жил и сражался, страдал и радовался, вращался, возвращался. Он редеет с каждым годом, этот круг. Кто-то умер, кто-то, неспособен умереть, оставил меня в покое. Но главное, все они, живые и мертвые, смертные и бессмертные, утрачивают связь со мной в памяти народа, и без того уязвимой для времени и сплетен. Золотые цепи лопаются одна за другой.

Забывают о тех, забывают об этих.

Главк и Эвримеда? Кто без долгих размышлений, без помощи седобородых мудрецов, знатоков всего на свете, назовет имена моих приемных родителей? Их связь со мной истаяла, утратила значение. Сизиф? Где дедушкина гора и где мое небо?! Пирен? Делиад? Алкимен? Я остался без братьев. Гермий? Нет смысла даже упоминать. Кое-как всплывает Афина. Чуть лучше — Пегас. Мои собственные жена и дети тонут во мгле, идут на дно забытья.

Беллерофонт, говорят они. И добавляют: Химера. Химера, говорят они. И добавляют: Беллерофонт. Даже имя мое забыто. Гиппоной? Кто такой этот Гиппоной? Должно быть, конюх в Коринфе. Эфира? Прежнее название города кануло в Лету. «Не каждому дано побывать в Коринфе!» — вот что говорят от Фив до Пилоса.

Я благодарен тебе, Химера. Не будь тебя, трехтелое чудовище, крылатая месть, обращенная на богов, меня тоже забыли бы. Можно сказать, убили бы. Ну, в некотором роде. Как я убил тебя, сделав Химеру незабываемой, подарив истинное бессмертие.

Убил?

Ну, в некотором роде.