Золотой обруч

Как подвешивать зыбку, старик знал хорошо. Не раз уже подвешивал на этом самом месте. Для тех, кто в землю потом слег. Подвесит и теперь.

Стройные росли березки в лесу над Красным ручьем. Дед медленно и неуклюже влез на молодую березку и своей тяжестью пригнул к земле ее вершину. Вот и шест для зыбки готов — лиственный, покрытый корой. Старик подержал березку за ветки, чтобы она не выпрямилась, а старуха привязала веревкой к верхушке деревца плетеную люльку.

Потом бабушка взяла запеленатого ребеночка и положила его в зыбку. И тогда старик отпустил ветки.

У-у-ух!

И старик даже рот разинул, да так и не закрыл его.

Вьюх! — распрямилось, как лоза, деревце, и малыш полетел вверх — камнем, выпущенным из рогатки.

— Отче! Святой дух! Сыночек! — заголосила старуха.

Березка раскачивалась яростно, будто что плохое с себя стряхнула. И по воздуху летала взад-вперед пустая зыбка.

— Силы небесные, пропал!

Но недаром говорят, что и большому некуда из этого мира сбежать, не то что маленькому. Крохотный Айду упал на ветки ивы, росшей на берегу Красного ручья. Пролети он чуть-чуть дальше — и упасть бы ему прямо в ручей. Но нет, он мягко покачивался на ветках.

Такое это было удивительное дело, что старик, придя в себя, вымолвил как нельзя серьезнее:

— Вот это пролетел!

— Дикий ты человек, сообразил, нечего сказать! — заработала языком старуха. — Наломал дров не хуже медведя. На волосок от смерти был, бедненький. Тебя бы самого так подкинуть!

Маленький Айду был единственным, кто отнесся к этому происшествию более или менее спокойно. Он даже не расплакался, будто эти люди не из-за него так перепугались.

Он лишь улыбался летнему небу. А небо горело синевой и светом.

Когда поднялся вечерний туман и очертания копен стали расплываться в сумерках, дед кашлянул погромче и кончил работать. Издали, с лугов, тянуло сладким духом свежего сена и доносилась песня. Дед не спеша запряг Сивого.

Старый солдат, которого тоже звали Сивым, вскинув косу на плечо, возвращался с покоса домой. Возле стариков он остановился, чтобы перекинуться словечком-другим. Он уже слышал, как маленький Айду путешествовал по воздуху.

— М-да, — сказал Сивый, тот, что был о двух ногах, и понимающе покачал головой. — М-да, бывает же…

И шестидесятилетний солдат вытянулся в струнку.

— Этот малый еще высоко вознесется! Если он уж теперь, ни аза не смысля, так вознесся, так он еще покажет, когда мужчиной станет! Высоко малый вознесется!

А дряхлый Сивый — на сей раз четвероногий — вздохнул, качнув оглоблями, словно он-то как раз и сомневался в правоте солдата.

Далеко в стороне чернели то здесь, то там копны, будто бы ожившие в сумерках. А в траве кто-то выводил медленно и монотонно: тирри-тарра… тирри-тарра…

1904

Перевод Л. В. Тоома.

К СВОЕМУ СОЛНЦУ (Сказка нашего времени)

Это были, вероятно, большие волны, что когда-то с грохотом пронеслись над землей, а потом застыли. И где остались горы, вздымающиеся до небес, где тихие долины с синими озерами, а где ровные нивы и луга.

На широкой равнине веет ленивый ветерок. Тихую колыбельную шелестят травы. Синие озера в долинах отражают лишь белые засушливые облачка и черемуху, опоясывающую берега. Под деревьями разгуливают длинноволосые юноши и читают книгу Завета, расхаживают девушки, благочестивые и нежные, словно ангелы, и поют о любви — к богу.

Лишь высоко в железных горах гремит буря, и горные сосны непокорно шумят. Здесь вырастают мужи с железным сердцем, которых матери уже с детства научили горячо любить и ненавидеть. Они уже тогда видят зарю, когда внизу еще царит тьма и кругом носятся летучие мыши.

На равнине все тихо и немо. Здесь читают книгу Завета, и поют псалмы, и вешают на виселицах, и умирают с голоду. На равнине все тихо и немо.

Но, кроме песнопений, кроме стонов умирающих, тут подчас можно услышать странные сказки. Это истории о заблудших людях, которым следовало родиться в горах, а не в долине. В их душах сохранилась память о железных горах, затаилась мечта о бурях. И когда весь мир утопает в серости равнин, когда земля полна виселиц, а небо черно от дыма паникадил, даже и в этой тьме светят их высокие души, предвещая всем людям в оковах новую жизнь.

Мне знаком кусочек одной сказки, похожий на стих из длинной песни, у которой нет ни начала, ни конца. Это история уроженца равнин, ставшего героем железных гор.

На краю равнины сидели, обнявшись, юноша и девушка и глядели на город, уже затянутый вечерним туманом. Из города к ним доносились крики и стоны, угасавшие в дремлющем ольшанике. Эти звуки насыщали осеннюю прохладу тоской и печалью, которые жерновом ложились на сердце. Душа стремилась что-то высказать, но порыв ее угасал в беззвучном стоне.

— Ты слышишь, как они ликуют? — сказала девушка, указывая рукой на город.

— И как они стонут! — понурившись, ответил юноша.

— Как странно все это: осеннее небо, бегущие облака, синий воздух, этот лес и мы… — снова вслух подумала девушка, взмахнув рукой.