Золотой петух. Безумец

Чуть поодаль от нее юные служки со смехом и шутками готовили чай. На тарелках были разложены белый хлеб, масло, стояли сливки, бутылки с ромом и прочее. Вечерняя прохлада и свежий лесной воздух возбуждали аппетит у святых отцов; они пили, ели и развлекались, не думая о том, что в этом же лесу валялись на сырой земле сотни голодных беженцев.

— Какой ароматный ром, откуда вы получили его, святой отец? — спросил один из монахов, с наслаждением потягивая чай, смешанный с ромом.

— Откуда получил? — повторил тот, — Разве ты не знаешь, что моя келья такая богомольная, что сама притягивает жертву?[54]

— Понятно… Хорошо обладать такой притягательной силой!

Солнце уже зашло, в лесу стало темнеть, хотя золотистый отблеск заката еще горел на небе. «Ветерок святого Георгия» совсем ослаб, и листья на деревьях таинственно и слабо шелестели. Лесную тишину нарушали лишь тяжкие вздохи беженцев. Надвигалась ночь, а ночь всегда пробуждает горькие воспоминания.

Голодный и голый алашкертец, распростертый на земле под открытым небом, словно только что очнулся и особенно остро ощутил весь ужас своего положения. Он думал о том, что имел некогда имущество, а теперь вынужден был жить милостыней; он думал о том, что имел кров, а теперь стал бездомным скитальцем; он вспоминал о своих детях, которых лишился. Куда они пропали, кто их увел, что с ними стало — этого он не знал. В тот страшный час, когда мать забывала о детях, брат о сестре, муж о жене, когда, гонимые вихрем ужаса, люди спасались от турецких сабель, все исчезло в хаосе, кануло в бездну… Потеряв все самое дорогое, все, чем они доселе жили, каждый носил в душе неизлечимую рану.

Вот почему в эту ночь Вахаршапат оглашали вопли и стоны беженцев… Их угнетало одно безысходное горе, и не было им утешения.

В это время, внимательно вглядываясь в лица беженцев, по лесу шел какой-то человек; порой он подходил к ним и вступал в беседу. Грустное и озабоченное выражение его мужественного лица и уверенный вид невольно обращали на себя внимание. Он вышел из лесу, миновал монастырь св. Гаяне и остановился около кладбища. Там все еще продолжалась работа…

До него донеслись звуки песни:

Соловушка-щеголь сапожки надел
И песню о розе любимой запел…

«Чтоб вы сгинули», — подумал незнакомец и продолжал свой путь.

Звуки песни доносились из глубины леса, где монахи, возбужденные ромом, предавались ночным утехам.

Незнакомец подошел к пруду. По его берегу прогуливалось несколько иноков, похожих на черные привидения. Тут же одиноко сидел какой-то монах. Обветренное суровое лицо и истрепанная одежда говорили о том, что этот монах прошел через все невзгоды скитальческой жизни. Никто из изнеженных, опрятно одетых монахов не приближался к нему, словно его поношенная одежда вызывала у них брезгливое чувство, хотя под этой простой пастушеской одеждой билось честное и благородное сердце.

Заметив в вечернем сумраке у пруда одинокую фигуру монаха, незнакомец подошел к нему.

— Преосвященный, это вы?

— Вардан!.. — воскликнул монах и обнял его.

Это был настоятель монастыря св. Иоанна и одновременно глава алашкертской епархии, который прибыл сюда, на русские земли, вместе с беженцами, чтобы не покидать свою паству.

Архимандрит и Вардан уселись на каменную скамью. — Когда ты приехал? — спросил архимандрит.

— Только сейчас, — ответил Вардан и огляделся: не подслушивает ли их кто-нибудь.

— Никого еще не видел?

— Нет, здесь такое столпотворение, что трудно кого-нибудь найти! Я очень хочу повидать Мелик-Мансура, мне сказали, что он здесь.

— Я видел его два дня назад, — сказал монах, — он собирался в Ереван: хотел повидаться там с какими-то господами, которые намерены составить комитет вспомоществования беженцам.

— В Тифлисе уже создан такой комитет.

— В Ереване, видимо, будет один из его отделов.

— Ну, а как тут обстоят дела?

— Очень плохо, — грустно ответил монах. — Околачиваюсь тут уже целую неделю. В Казарапате мне отвели угол, но на меня не обращают внимания, никто не пожелал узнать, какие обстоятельства привели нас сюда. Мне было обещано, что католикос меня примет и выслушает, но проходят дни, и никто меня не вызывает. Я написал письмо, обрисовал историю бегства алашкертцев и надеялся, что уж после этого меня непременно вызовут и выслушают. Но и это ни к чему не привело. Я встретил полное равнодушие и безразличие! Я подсчитал, что из трех тысяч семей беженцев за это время половина умерла от болезней и от голода. Оставшихся ждет та же участь, если их положение не изменится.

Как ни печальны были факты, но они не удивили Вардана. Он предвидел эти роковые последствия.

— Все беженцы обосновались в Вахаршапате? — спросил он.

— Нет, они попадают сюда из Игдира, потом идут дальше. Теперь их встретишь везде, от Сурмалинской провинции до Ново-Баязета и Старой Нахичевани, в любой деревне есть беженцы.

— А как к ним относится население?