Золотой петух. Безумец

— Ты очень наивен, мой друг, — сказал монах. — Уверяю тебя, что, если б только это было в их силах, они уничтожили бы все следы деятельности Нерсеса. Впрочем, они пытаются это сделать. Они утверждают, что Нерсес и его приверженцы все до одного шарлатаны, что они обманывали народ, не заботились об интересах армян (дескать, незачем заботиться), что они служили орудием в руках некоторых европейских дипломатов, которые извлекают политическую выгоду, стараясь обвинить бедняжку Турцию во всех смертных грехах и потуже затянуть петлю на ее шее. Здесь высмеивают тех армян, которые доверчиво ждали чего-то хорошего от «затей» Нерсеса. «Ососы» находят, что предъявлять какие-либо требования к туркам было бы наглостью со стороны армян, что турки дали армянам, все, что им нужно было, а большего они и не заслуживают. Если чего-то и недодали, — говорят они, — турки настолько великодушны, что сами не замедлят возместить это, и нет надобности понапрасну тревожить милосердное турецкое правительство.

— Неужели все монахи так настроены? — с негодованием воскликнул Вардан.

— Ш-ш, — насторожился преосвященный.

Он вышел из комнаты, огляделся, затем вернулся и, подсев к Вардану, сказал, понизив голос:

— Мы ведем себя неосторожно: здесь даже стены имеют уши. В соседней комнате живет монах-эконом, у него дьявольский слух. Если он что-нибудь услышит, тотчас донесет…

— Я хочу знать, как настроены остальные монахи, — громко повторил Вардан, не обращая внимания на предостережение своего собеседника.

— «Ососы» составляют особую кучку. Есть здесь и честные люди, которые готовы пойти на любые жертвы, чтобы облегчить положение турецких армян, если…

— Если позволят «ососы»!

— Вот именно, но что могут поделать эти бедняги: их так зажали, что они слова пикнуть не смеют, не говоря о большем. Здесь есть некто Манкуни — сущий дьявол; пользуясь своим положением, он душит и давит всех.

— Я не понимаю дьявольской политики этих людей: народ изнемогает под турецким игом, ему грозит полное истребление, а они защищают турецких палачей.

— Для меня это тоже загадка, и я ничего не понимаю, — растерянно ответил преосвященный.

— Но чем они объясняют бегство алашкертцев, резню армян в Баязете, пожар в Ване?

— Чтобы оправдать турок, у них всегда наготове заученные фразы. Всю вину они возлагают на армян — армяне, дескать, беспокойный, неуживчивый и неблагодарный народ, и ссылаются на поговорку: «Виновата овца, раз волк ее съел». Причину бегства алашкертцев они видят не в резне, заставившей несчастный парод покинуть свою родину, а таинственно намекают на чьи-то происки. Насколько это объяснение неверно, тебе должно быть ясно самому. Ты был очевидцем этих событий…

— После того, что ты рассказал, мне непонятно, на что ты надеешься, оставаясь здесь? Скажи на милость, какую помощь они могут тебе оказать?

— Никакой, я сам это понимаю. Но что мне делать, к кому обратиться?

— Обратитесь к армянской общественности.

Преосвященный ничего не ответил и после минутного раздумья сказал, как бы размышляя вслух:

— Сейчас трудно все объяснить… Но со временем позорная истина выйдет наружу…

Слова эти несчастный монах произнес голосом, исполненным глубокой печали. Отчаяние его было так велико, что он уже не владел собой. Да и зачем ему было притворяться перед Варданом, с которым он был тесно связан общим делом.

Разговор снова зашел о беженцах. Пастырь рассказывал о бедствиях своего народа, о том, какие невзгоды выпали на его долю, предлагал средства, которые могли бы спасти его от окончательной гибели.

— Меня поражает огромное количество больных беженцев, — перебил его Вардан, — ведь больше половины беженцев больны. Что за причина?

— Если бы ты знал подробности этого бегства, ты не удивлялся бы этому. Как они могли вообще уцелеть — это чудо, настоящее чудо! Кое-что уже изгладилось у меня из памяти, да и не хватит слов, чтоб описать тебе все это. Расскажу тебе лишь отдельные факты.