Золотой петух. Безумец

— С большим сочувствием: дают кров, кормят их, одевают, делятся последним. Нужно сказать, что здешний народ сам терпит большую нужду. Из-за войны все вздорожало. Но беженцам сейчас в первую очередь нужна врачебная помощь, их косят болезни.

Ночная мгла окутала Вахаршапат. Монахи разбрелись по своим кельям, но из глубины леса все еще доносились звуки песни:

Соловушка-щеголь сапожки надел
И песню о розе любимой запел…

— Куда же ты намерен сейчас идти? — спросил, поднимаясь с места, архимандрит.

— Я и сам не знаю.

— Пойдем ко мне.

— Я бы не хотел, чтоб меня видели в монастыре.

— Уже поздно, нас никто не увидит.

Глава тридцать девятая

Преосвященный занимал одну из келий верхнего этажа Казарпата. Холодная дрожь прошла по телу Вардана, когда он переступил порог монастыря. Он не был здесь более десяти лет. И вот роковая судьба вновь привела его сюда. Эта обитель, где жили люди, отрешившиеся от земных благ и посвятившие себя богу, произвела тяжелое впечатление на несчастного юношу, воскресив тягостные воспоминания о детстве, которое он провел здесь. Об этой темной поре своей жизни он не мог вспоминать без отвращения.

Видя, как опечалился Вардан, преосвященный с сочувствием спросил его:

— Что с тобой, почему ты так молчалив?

— Меня иногда одолевает такое настроение.

Преосвященный Ованес и Вардан уселись за маленький стол, на котором горела сальная свеча и стоял кипящий самовар. Преосвященный налил себе и Вардану чаю. Они пили молча. Горячий чай немного успокоил Вардана, но разговор не клеился. Но вот заговорили о том, что одинаково интересовало их обоих.

— Как здесь смотрят на наше дело? — спросил Вардан.

— Коротко объясню тебе, — ответил преосвященный. — Сюда прибыл из Турции один архимандрит, которого должны были рукоположить в епископы. Он еще здесь, возможно ты встретишься с ним. Вначале он в мрачных красках рисовал положение турецких армян, рассказывал о зверствах, которые чинят над ними курды, о произволе турецких властей, о варварстве, творимом там, и приводил в доказательство такие неопровержимые факты, что ему нельзя было не поверить. Но после того, как он повидался с «ососами», архимандрит заговорил совсем иначе: стал восхвалять гуманность турок, расписывал их великодушие, честность, справедливость. Ничего другого не оставалось бедняге. Если бы он не покривил душой и не стал превозносить то, что ему было ненавистно, можно поручиться, что он не получил бы желанного епископства. Приведу еще один пример. Другой архимандрит, монастырь которого был разграблен курдами, приехал сюда просить о помощи. Этот с еще большим жаром описывал, как притесняют народ курдские беки и турецкие власти. Когда его жалобы дошли до «ососов», они не только не вняли его просьбам о помощи, но велели изгнать его из монастыря. И этот горемыка точно так же вынужден был отказаться от своих слов. Только после этого он был допущен в покой католикоса и уже не заикался ни о монастыре, ни о народе, ни о бесчинствах курдов. Больше того, этот архимандрит, всеми силами стараясь выслужиться перед «ососами», на одном празднестве провозгласил тост за здоровье султана. И это в то время, когда в Баязете и Алашкерте турки резали армян! Теперь, полагаю, тебе ясно, как здесь смотрят на этот вопрос.

Вардан не верил своим ушам. Ему казалось, что все это он слышит во сне. Он не мог постигнуть, как можно было дойти до такого полного бессердечия, граничившего с предательством. В этот трагический момент, когда народ очутился над бездной, когда его физическое существование и все его будущее висели на волоске, — в бедственный момент, когда взоры всего народа были с надеждой обращены к своему спасителю Арарату, — он встречает полное равнодушие со стороны своих духовных пастырей и видит их на коленях перед своим врагом, перед своим убийцей…

— Неужели все духовенство так настроено? — с волнением спросил Вардан.

— Нет, только «ососы»; они находят, что турецкое правительство поступает законно и справедливо и что те, кто ропщет и выражает недовольство, — клеветники.

— A-а, понятно! «Ососы» из той же разновидности людей, что и Томас-эфенди, а томасам-эфенди на руку турецкие порядки. Но почему они не берут пример с патриарха Нерсеса, с Хримяна и Нарбея, славные имена которых войдут в историю Армении?