Золотой петух. Безумец

В день приезда Микаела мать предупредила дочерей.

— Имейте в виду, что вы уже взрослые девушки, и хотя Микаел вам вроде брата, но все же вам не следует вступать с ним в разговоры, это не полагается.

Первые дни девушки, помня наставления матери, подчинялись ее требованию, но между собой они немало говорили об этом, и что-то похожее на протест просыпалось у них в душе.

— Ты знаешь, Гаяне, — рассказывала Рипсиме сестре, — сегодня, когда Микаел пришел, я стояла у ворот, он постучал, я открыла ему. «Здравствуй, Рипсиме», — сказал он и улыбнулся, а я ничего ему не ответила. Он опустил голову и прошел мимо меня. Потом мне стало стыдно, так стыдно… Ах, что он подумает теперь обо мне, скажет: «Вот дура!»

— Не скажет он этого, — холодно ответила Гаяне, — он прекрасно знает наши обычаи.

— При чем тут обычаи, — с досадой возразила Рипсиме, — разве он нам чужой, почему мы не должны разговаривать с ним?!

— Не чужой, сестричка, но что скажут посторонние?

— Что могут сказать? Кому какое дело до того, что мы у себя в доме будем разговаривать с человеком, с которым вместе росли.

Заметив, что сестра очень взволнована встречей с Микаелом, Гаяне наставительным тоном сказала:

— Ты права, в своем доме мы можем говорить с кем угодно, но не забывай, что и у стен есть уши. Стоит кому-нибудь услышать — сразу же станет всем известно.

— Ну и пусть!

— Тогда конец нашему доброму имени, пойдут всякие сплетни.

— Но ведь Микаел нам все равно что брат.

— Что с того, он же нам не родной.

— Признаюсь тебе, Гаяне, откровенно — мне очень хочется поговорить с ним. Ты заметила, какой он стал интересный.

— Заметила, — многозначительно ответила Гаяне.

— Я думаю, в нашем городе не найдется ему равного.

— Нет, конечно…

Во время этого разговора к ним подошла мать, и сестры сразу же умолкли.

Глава восьмая

Прошла зима, за ней весна, истекло полгода со дня смерти Масисяна.

Был воскресный день, знаменательный для всей семьи. В этот день кончился траур, и женщины могли наконец снять свои черные одежды. И для Микаела этот день имел особое значение, потому что Гаяне и Рипсиме сегодня в первый раз должны были надеть новые платья, которые он заказал для них в Москве и привез с собой.

С утра в дом Масисяна стали сходиться женщины, чтобы принять участие в этом обряде. Гостьи помогли хозяйкам переодеть траурные платья, затем вместе с ними отправились в церковь и на кладбище, где была отслужена панихида. С кладбища процессия направилась в пригородный фруктовый сад Масисянов, находившийся возле кладбища, так как решено было устроить там поминки.

Рипсиме и Гаяне были очень хороши в своих новых платьях. Из мужчин, кроме Микаела, никого не было, но и он держался в отдалении от женщин.

Придя в сад, гости собрались в беседке, затененной развесистыми абрикосовыми деревьями. Госпожа Мариам занялась обедом, несколько пожилых женщин, согласно местному обычаю, принялись ей помогать. Более молодые пошли погулять по саду, полакомиться фруктами до обеда. Гаяне и Рипсиме с подружками отделились от них и ушли в другой конец сада.

Положение Микаела было тягостное: никто, кроме старух, с ним не разговаривал, обычай не позволял ему присоединиться к обществу молодых женщин и девушек. Он ушел в глубь сада и, завидев садовника, вступил с ним в беседу.

— Здравствуй, Хачо, — приветствовал он его.

— Добрый день, барин, — ответил садовник.

— Ты не находишь, Хачо, что нынче очень мало плодов на деревьях?

— За наши грехи, барин. И виноград совсем не уродился, — огорченно ответил садовник.

— А отчего?

— Откуда мне знать… одному богу известно. Я человек темный, но знаю одно: с того дня, как умер Петрос-ага, божье благословение покинуло этот сад. Ты бы видел, каким он был раньше! Настоящий райский сад. От тяжести плодов ломились ветки, приходилось ставить подпорки. А про виноград и говорить нечего: кто ни приходил, наедался и с собой уносил, и столько еще оставалось, что каждый год более ста карасов[20] вина выжимали, а сейчас не то…

— Я думаю, — сказал Микаел, — это просто оттого, что в этом году не взрыхлили землю около деревьев как следует. Ты посмотри, Хачо, как разрослись сорняки среди лоз. Их не пололи.

— Нет, барин, вовсе не от этого.

— Так отчего же?

— Ты, видно, не слышал, какая беда приключилась…

— Какая беда?

— «Золотой петух» погиб…

— Об этом я слышал.

— Теперь понимаешь, отчего. С того дня все пошло кувырком. Деревья не стали приносить плодов, лозы — винограда, сперва градом побило, а потом гусеница все попортила.

Микаел промолчал.

— Я работаю в этом саду более двадцати лет и люблю эти деревья, как родных детей. Вот этими руками я их все сажал и растил, — сказал старик, показывая свои мозолистые руки. — Но теперь, скажу откровенно, у меня ни к чему душа не лежит, ни на что бы не глядел, особенно с того дня, как до меня дошла эта печальная весть…

— Какая весть?