Золотой петух. Безумец

Старик неторопливо взял понюшку, поднес ее к носу, вдохнул и, словно это придало ему смелости, откашлявшись, взял телеграмму и стал объяснять ее содержание.

— Дело в том, госпожа, что в этой телеграмме Стефан дает вам понять, что он вместо себя посылает Микаела, поручая ему привести в порядок дела отца. Значит, он выдал ему бумагу, которую называют доверенностью. Но по закону он не имеет права выдавать такую бумагу от имени матери и сестер. Вам теперь следует сделать то же самое и выдать от своего имени и от имени дочерей такую же доверенность мне, и тогда вы увидите, кто такой Симон Егорыч и что он может сделать для вас…

Госпожа Мариам после нескольких минут раздумья сказала:

— Увидим… пусть приедет Микаел… там видно будет.

— Нет, вы не понимаете, госпожа, подумайте как следует, — прервал ее старый плут и продолжал внушительным тоном: — вы сидите тут преспокойно, в то время как ваши лавки опечатаны, а человек предлагает вам помощь, хочет хоть что-нибудь спасти, пока еще не поздно, вы понимаете?

Лавки Масисяна были действительно опечатаны, но это была обычная формальность, соблюдавшаяся властями из предосторожности, пока наследники не утвердятся в правах. Но Симон Егорыч представил дело таким образом, что наивная госпожа Мариам перепугалась. Она решила, что лавки опечатаны за долги и все имущество пойдет с молотка. Поэтому слова Симона Егорыча произвели на нее сильное впечатление.

— А какая бумага для этого нужна, Симон Егорыч? — спросила она.

— Доверьтесь мне, законы я знаю как свои пять пальцев, — гордо ответил сутяга, — завтра с утра отправимся к нотариусу и оформим все как полагается.

— Ну, а тогда снимут печати с лавок, да?

— Я за один день все улажу, вы еще не знаете Симона Егорыча.

Госпожа Мариам согласилась выдать ему доверенность, боясь, что ее дети останутся без куска хлеба, и Симон Егорыч, упоенный своим успехом, сияя улыбкой, собрался уходить.

— Завтра утром я зайду за вами, и мы вместе отправимся к нотариусу.

— Подожди, Симон Егорыч, — удержала его госпожа Мариам, — не откажи, выпей хоть стакан водки.

— Прикажи принести, благословенная, смочу горло, у меня во рту пересохло.

— Рипсиме, — обратилась госпожа Мариам к дочери, — подай Симону Егорычу водки.

Рипсиме повиновалась. Старый полицейский пьянчуга осушил стакан водки и, попрощавшись, ушел.

На дворе было темно, как говорится, хоть глаз выколи, но едва Симон Егорыч вышел, к нему тотчас подошли какие-то люди. Видимо, они его поджидали. Завязался таинственный разговор:

— Если полиция обратит внимание — мы пропали…

— На нас могут донести…

— Было бы лучше, если бы заднюю дверь в лавку тоже опечатали…

— Теперь это уже не важно… все сделано…

— Идите и не беспокойтесь ни о чем, — сказал Симон Егорыч своим сообщникам, — я все уладил…

Успокоившись, злоумышленники исчезли в темноте. Это были приказчики покойного Масисяна.

После ухода Симона Егорыча госпожу Мариам пришли проведать две соседки. Одна из них была уже пожилая женщина, другая еще совсем молоденькая, со свежим, привлекательным лицом.

После обычных слов соболезнования пожилая гостья обратилась к госпоже Мариам с вопросом:

— Расскажите, как произошло это несчастье?

Госпожа Мариам уже сотни раз рассказывала историю поразительной кончины аги и была вынуждена вновь утолить любопытство гостей.

— Случилось это глубокой ночью, — начала она свой рассказ. — Гаяне и Рипсиме уже спали, в комнате агаи было темно, — видимо, и он спал. Только мне не спалось в эту ночь, меня томило какое-то беспокойство. Петухи давно уже пропели, а я все еще сидела у лампы и штопала носки. Вдруг из комнаты мужа послышался какой-то глухой звук и повторился несколько раз. Сердце у меня так и упало. Вбежала я к нему в комнату, вижу — бедняга лежит не там, где спал, а на полу. Увидав меня, он приподнялся и сел. Глянула я на него, и мне стало страшно: лицо бледное, перекошенное, воспаленные, горящие глаза.

— Мой дом разорен, — сказал он жалобно и принялся бить себя по голове и рвать на себе волосы.

— Что случилось? — спросила я, схватив его за руки и стараясь успокоить.

В первую минуту я подумала, что он сошел с ума: так он странно вел себя и говорил. Но вскоре он успокоился и лишь повторял: «Мой дом разорен… мы погибли…» — и, закрыв руками лицо, заплакал.

— В чем дело, что случилось? — снова спросила я.

— Беда стряслась, погиб «золотой петух», — сказал он грустно.

— Как погиб? — воскликнула я.

— Погиб… на моих глазах.

Я снова решила, что он рехнулся, потому что в последние годы ему это часто мерещилось.

Я постаралась его успокоить и попросила, чтобы он рассказал мне подробнее, что ему привиделось.

Он сказал, что видел золотого петуха с золотой курочкой и цыплятами. Они гуляли по саду, курочка и цыплята весело клохтали, вдруг налетели коршуны. Золотой петух и курочка долго сражались с коршунами, чтобы спасти цыплят от их когтей, но те растерзали петуха и курочку в клочья и, подхватив цыплят, умчались ввысь.

— Тебе все это приснилось, — старалась я успокоить мужа.