Золотой поезд

Был седьмой час утра, и прохожих попадалось немного. Однако чем ближе к штабу, тем становилось оживленнее: начали встречаться офицеры, открывались ставни магазинов и лавок, проезжали экипажи. Еремеев небрежно отвечал на приветствия офицеров. Ничего, что пока на его плечах подполковничьи погоны - не сегодня-завтра у него будут генеральские эполеты: Александр Васильевич Колчак умеет ценить преданных и расторопных людей!

В штабе Еремеев долго слонялся по коридорам, заглядывал в комнаты писарей и потом лишь решился войти в приемную. Знакомый уже адъютант вежливо кивнул и указал на кресло.

- Александр Васильевич скоро будет,- сообщил он.

И опять потекли тягучие минуты ожидания. Наконец, на улице послышалось фырканье мотора. Поднялась суматоха. Пронесся слух, что Колчак приехал злой, и штабники попрятались в комнатах.

Колчак прошел к себе в кабинет особым ходом, и штаб замер в ожидании очередной бури. Адъютант, на миг скрывшись в кабинете, вновь появился перед Еремеевым, жестом пригласив его за собой.

Колчак смотрел на Еремеева своими круглыми прозрачными глазами: казалось, они замораживали все вокруг - таким холодом веяло от них. Адмирал сидел в кресле ссутулившись, и его маленькая голова с огромным носом глубоко ушла в широкие ватные плечи. Во время доклада он ничем не выдал своего волнения, продолжая смотреть так же спокойно, почти тупо перед собой. Лишь когда Еремеев кончил, он издал какой-то странный звук - не то хрип, не то шипение. Еремеев с трудом понял, что адмирал произнес:

- Бутберга.

Полковник Бутберг явился очень скоро - видимо, он был в штабе. Как всегда тщательно выбритый и отутюженный, он вошел в кабинет уверенной походкой человека, знающего, что его здесь любят, уважают и очень считаются с ним. Только увидав Еремеева, он на секунду смешался. Но барон умел владеть собой, и промелькнувшие в глазах удивление и растерянность снова сменились уверенным выражением.

Колчак молча смотрел на Бутберга. Он смотрел долго; его красные, почти без ресниц веки лишь изредка прикрывали глаза, будто для того, чтобы он мог с новой силой впиться ими в свою жертву. И под этим взглядом полковник фон Бутберг сникал все больше и больше. Наконец Колчак взорвался. Голос его то достигал таких высоких нот, что, казалось, вот-вот сорвется, то опускался до басовитого хрипа. Потом Колчак перешел на шепот, который казался зловещим.

Замолчав и не обращая больше внимания на Бутберга, Колчак повернулся к Еремееву.

- Идите! Вам я поручаю великую миссию спасти золото нашей многострадальной Руси. Да поможет вам бог! - торжественно сказал он. - Вы уходите подполковником - вернетесь генералом.

7

- Итак, завтра, - Шагов усмехнулся и, взглянув на часы, поправился, - вернее сегодня. Сейчас четыре часа пятнадцать минут. Все ясно, товарищи?

Вчерашнее так неожиданно прерванное заседание ревкома возобновилось следующей ночью. Шагов считал, что действовать надо немедленно, и ревкомовцы с ним согласились. Всех волновал один вопрос: успеют ли партизаны подойти к городу.

С минуты на минуту они должны узнать об этом. Однако время шло, а сообщения все не было. Чтобы отвлечь товарищей от тревожных мыслей, Шагов еще раз повторил план захвата поезда.

- Мне кажется, - закончил он, - мы предусмотрели все возможное.

- Кроме тысячи неожиданностей, - вставил кто-то.

- Вот именно. Да, придется действовать по обстоятельствам, - ответил Шагов и взглянул на назначенного ревкомом начальника поезда с золотым запасом страны. Каждый раз, когда Шагов смотрел на Ильина, он невольно любовался им. Небольшой, ладно скроенный, будто выточенный из какого-то сверхпрочного и гибкого металла, несмотря на молодость, революционер с большим партийным стажем, Ильин всегда вызывал у Шагова чувство какой-то безотчетной щемящей нежности. Может быть, потому, что напоминал недавно погибшего сына. Тот тоже был порывистый и голубоглазый, также курчавилась у него русая бородка…

Шагов обвел глазами ревкомовцев и увидел, вернее почувствовал, что напряжение достигло предела. Особенно нервничал Марков. Шагов знал о его большом опыте подпольной работы, уважал за резкость и прямоту, с которой тот высказывал свои мнения, хотя часто они были ошибочными и шли вразрез с мнением большинства. Споря, убеждая, Марков часто повышал голос, стучал кулаками. Но это прощали, зная, что нервы его напряжены: совсем недавно в городе был почти целиком арестован ревком, уцелели только Марков и несколько товарищей, случайно не присутствовавших на заседании. Вновь избранные ревкомовцы, так же как и Шагов, внимательно прислушивались к советам Маркова, человека более опытного, чем они.

Поэтому, когда тот, не выдержав напряженного ожидания, заговорил, все настороженно подняли головы.