Золотой шар

Одни вызывающе торчат, другие величественно колышутся, третьи смиренно обвисли. Каких здесь только нет! Есть плоские, как печеньица, с изюминкой посредине. А есть и такие, что похожи на тыковки, дыни, груши и яблочки. Одни — словно наливные золотые сливы, другие — цвета бледной слоновой кости, третьи испещрены голубыми прожилками наподобие мрамора, на четвертых проступили рдяные пятнышки, пятые розовеют, будто морской коралл. Есть груди-лимоны, груди-персики, груди точно неспелые гранатные яблоки. Есть тугие, упругие, а есть пышные и податливые. Ну, а сосцы, что венчают их, тоже напоминают собой ягодку, плод: тут и малина, и ежевика, иссиня-черная смородина, золотистый финик, розовато-желтый инжир. Иных плодов фогт и видеть не видывал, и на вкус не пробовал. Но это не мешает ему упиваться их сладостью, он забывает о важности дела, которое его сюда привело, и оторопело причмокивает губами.

Но что это? Из шести грудей (две напоминают большие оранжевые сливы, и обладательница их — Фёркарлова Лисбет), похоже, что‑то течет. Почтенные матроны подносят к носу пальцы и, понюхав, облизывают. По лицам их видно, что сомнений и быть не может. Это — желтоватое, сладко пахнущее материнское молоко.

Фогт подымается, разгибает поясницу, оправляет мантию. Теперь — его выход.

Вот так и вскрылось, что три немужние девицы из городка незадолго до того втайне ото всех разрешились от бремени. Обливаясь слезами, они признались, что выносили и принесли по младенцу, Фёркарлова Лисбет — последней. Но обвинять их в убийстве негоже. Все трое дружны еще со школьной скамьи, и хотя дружба их одно время было расстроилась, — а виной тому зависть и злоба, — беда снова свела их вместе. Рожали они в заброшенной овчарне на краю пустоши и при родах помогали друг дружке, а потом бегали туда вперемежку проведывать и кормить новорожденных.

В овчарню послали людей. Там обнаружили трех младенцев, крепеньких, складных, они лежали, закутанные в тряпье. «Это взамен тех, кого отняло у нас море», — сказала Петрина, незамужняя сестра капитана ополченцев Януса Гибера, и взяла один из сверточков на руки. Вместе с девицами она стала молить фогта о снисхождении. А так как дела было уже не поправить да и затрагивало оно людей уважаемых, решили его полюбовно, и все наказание свелось к тому, что с каждого семейства взыскали по копченому бараньему окороку.

Но кто же повинен в отцовстве?

Девиц поочередно потребовал к себе пастор, выходили они от него с размазанными по щекам слезами. Наконец, в дверях появился, сложив руки на животе, и сам пастор. Он призвал жену, попросил ее послать за фогтом, и они отправились втроем на Башенную Гору.

Йоханна завидела их еще в окно. Ее так и затрясло от волнения: с чего бы к ней пожаловали эти важные господа? После того как они изложили цель своего прихода, а она рассказала им все, что знала, они помешкали на пороге и посмотрели вниз, на берег. Парусник, что стоял на катках, ожидая починки, исчез. «Коли он смог проплавать на доске два дня и две ночи, — заметил фогт, — и за месяц обрюхатить трех девок, с него, паршивца, станется в одиночку спустить на воду прохудившийся парусник и дернуть на материк».

«Ну и что ты теперь станешь делать, Йоханночка? — спросила пасторша. — Ты ведь и без того нам должна. Как же ты проживешь? Нильс Глёе умел зарабатывать, умел и проматывать. Много ли он оставил, кроме своего дома?»

«Что‑нибудь мы да придумаем, — сказал фогт. — А то что это будет за город, где одни вдовы, безмужние да сироты».

Так трое детишек Нильса-Мартина предстали белому свету. Но вот загвоздка: старуха, носившая еду на маяк, упорно твердила, что плач доносился из дюн. Девицы же отпирались: они‑де и близко там не были. Ничего не поделаешь, пришлось фогту распорядиться, чтоб подозрительное место перекопали.

Разрыв один из песчаных холмов со стороны моря, нашли утопленника, — судя по всему, он пролежал там с год, не меньше. Правая нога у него была отрублена, не иначе как топором. Покопав, нашли и ногу, вернее, то, что от нее осталось, а рядом — вполне крепкие еще сапоги. Вдова покойного служителя маяка вмиг их признала. Это были те самые сапоги, что ее муж привез с материка незадолго до смерти, он еще говорил, что купил их задешево у моряка, уходившего в плаванье.

Как фогт ни рядил, дело это было из ряда вон выходящее и выше его понимания. Люди же рассудили по-своему: дескать, служитель злодейски убил и ограбил того моряка, ну а дух убитого явился и забрал назад свое добро.

А еще в дюнах нашли останки неведомой твари, вдобавок и недоносыша. Ноги у той твари срослись наподобие рыбьего хвоста, были у нее и зачатки крыльев, а под ними — не то лапки, не то ручки с когтистыми пальцами, по четыре на каждой. Лицо навроде бы человечье — нос, рот, глазницы, только глазницы зашторены кожистой пленочкой, словно бы тварь эта крепко спала.