Золотой цветок - одолень

— Где-нибудь за деревьями сниму плащ, суну в мешок. Вывернусь оборотнем.

— Вот смеху будет! Потеряют бояре на охоте царя!

Голицын оглядывался, шипел на ухо Шереметьеву:

— Ну и самодержец! Как он произносит — повелеваю! Хе-хе! Сам ить не верит, что может повелевать. Табакуров казнит, а перед казаками мельтешит.

— Однако он держится с каждым годом смелей.

— Без двух реп государь.

— Грех нам обижаться, — обнял Шереметьев Голицына. — Разве нам потребен Иоанн Грозный?

— И то верно. Но что-то наш царек гороховый снюхался с Долгоруким. Шепчутся, аки кумушки. Не нашептали бы на наши головы опалы.

— Долгорукий соблазняет паиньку-царя на блудодейство. У него есть теремок с девоньками.

— Не поверю. Оговор.

— Понапрасну не поверишь. В бору зареченском стоит усладная избушка, гарем. Я там бывал, мед пил.

— Размах! А мы-то по старинке. Девку сенную облапаем и радуемся. Пора бы и нам завести теремки в лесу. Где-нибудь подальше от церквей.

— Пора! — глянул Шереметьев на брюхо старого друга.

— Во сколь сие обойдется? Интересно!

— Не так уж и дорого.

— Потребно спросить у Долгорукого. Я люблю точность, — отпыхивался Голицын, подходя к плетеной кошевке, где стоял с вожжами в руках возница и копытила снег верховая стража.

Слуги усадили князя в кошевку с парчовым навесом, завернули ему ноги медвежьей шкурой.

— Не надобно, тепло! — отмахивался князь.

На дуге звенели нетерпеливо колокольцы. Вороной рвался в бег, дергая сани. Последняя зимняя метель утихла. Над зубьями кремлевских стен появлялись клочья синего неба.

— Разойдись, чернь! Дорогу князю Голицыну! — выскочили конники из ворот, размахивая саблями.

Артамонов заметил:

— Самолюбив и суетен князь. То деньги бросает в народ, то плетьми дорогу пробивает через толпу.

Шереметьев не ответил дьяку сыскного приказа. Неприятный человек. Глаза иногда пристальные, заглядывает в душу, аки диавол. А порой смотрят в никуда очи мертвеца. И нос не породист, острый. Желваки играют напряженно. Костолом, одним словом.

— Не плюй в колодец, придется напиться, — глянул Артамонов на брезгливо отвернувшегося Шереметьева.

И молнией с неба упало пророчество. Шереметьев прыгнул в свою повозку. Стражу он с собой никогда не брал. Но суждено ему было сегодня пожалеть об этом горько. Он дремал по дороге в свое новое имение. В глухомани за бутырским валом выскочили из рощи лихие людишки и убили возницу. Шереметьев и пистоль выхватить из-под шубы не успел. Его оглушили кистенем, связали и уволокли в темную землянку, где обитался когда-то отшельник. Шереметьев стал молиться:

— Господи, спаси! Храм в этом месте воздвигну! Разбойники оказались веселыми молодцами. Услышали молитву, вошли, зажгли свечу.

— Говоришь, церковку поставишь...

— Выйду живым — возвышу!

— Це дорого, разорительно.

— Не поскуплюсь.

— Дай нам пять тыщ золотых, господин хороший. И с богом иди. Церкву могешь не ставить, не востребуем. Создатель не поручал нам следить за исполнением твоего слова.

— Храм нам не надобен. Мы живем в лесу, молимся колесу, — рокотнул детина с топором за поясом.

— Ты согласный, Шереметьев? — спросил разбойник с пистолетом в руке.

— Так вы меня знаете?

— Знаем, господин хороший!

— Грабили бы князя Голицына. Он меня богаче.

— Придет и его черед. А где он прячет золотишко?

— В кованом сундуке.

— Который возля глазурной печки? В горнице с маленьким оконцем?

— Дда! — начал заикаться Шереметьев. — А ввы откуда ппроведали?

— Проведали уж, но ты зубы нам не заговаривай. Золотишко давай. Аль конец! Голову отрубим. И не саблей, а ржавым топором! Зазубренным!

— Где ж я, возьму ефимки?

— Напиши письмецо управляющему в новое поместье. Мол, выдай подателю сей бумаги, пять тысяч золотых.

— Согласен! А вы меня не обманываете? Не убьете?

— Не убьем, ежли деньги привезет наш человек по твоей записке.

— Развяжите руки. Дайте бумагу, перо.

Один из налетчиков был совсем юн, это чувствовалось сразу, хотя лицо его было закрыто тряпкой с дырьями для глаз. Он не произнес ни одного слова. Молча подал, бумагу, гусиное перо с розовинкой, чернила в немецком пузырьке. Руки его были белыми, не мужицкими. На левом мизинце шрам полоской.

— Ты, отрок, из благородной семьи? — спросил Шереметьев.

Юнец не смутился, просто не ответил на вопрос.

— Он у нас глухонемой, — ощерился великан с топором.

— Бабушка уронила его в детстве с печки, — добавил другой.

— Зело набожный мальчик.

— Богородицу слезой прошибает, когда он молится.

— Юнец послушный, ласковый.

— С топором на большую дорогу редко выходит.

— Чаще с пистолем.

— Не имеет почтения к топору.

— Боярам плохих слов не говорит, сразу стреляет им в лоб.

— С печки, бедный, упал в дитятстве.