Золотой цветок - одолень

— Как живешь, Кума? — спросил Матвей.

— Хорошо! — кивнула головой ворона.

Нельзя было определить, кто произнес это булькающее слово — хорошо! Сказала вроде бы птица в поклоне. Но она кланяется и раскрывает клюв беззвучно весьма часто. Любой чревовещатель может приспособиться под эти движения.

— Откуда прилетела? — спросил хозяин избы.

— Из Астрахани! — не шевельнулась и не раскрыла клюва птица.

Писарь засмеялся весело. Вот и опять попалась бабка! В избе сумрачно, она плохо видит свою ворону.

— Что же за весточку ты принесла, Кума?

— Писульку! Кар-кар!

— От кого же послание?

— От Меркульева! — каркнула ворона, перепугав писаря.

Знахарка повернулась к Матвею, подала бумажку:

— Вота... на ноге приволокла Кума. Я к Телегину ходила, да Богудая с Марьей нетути дома. Дуняша моя в гостях у тетки.

— Давай, Евдокия. Я прочитаю, передам Телегину.

— Передай, мил. А то мы ить с Кумой неграмотные. Завсегда передаем сказки не к месту. Когдась надобно Фоме, мы кланяемся Ереме.

— Слышал. Как-то Ермошка про любовь настрочил Олеське, а ты, Евдокия, Меркульеву передала! Нахохотался я тогда от души!

— Мож, сызнова про любовь?

— Сейчас, посмотрим, Евдокия!

Матвей развернул осторожно изрядно помятую и потрепанную писульку, перечитал несколько раз спокойно:

«Писарь — дозорщик! Казните!» — сообщала и повелевала рука Меркульева.

«Как же ты проведал об этом?» — сокрушенно подумал писарь, вздыхая.

— Чо там? — блеснула желтыми огоньками старуха из-под седых бровей.

— Ничего особенного: Ермошка снова пишет про любовь Олеське.

— Плохейными словами?

— Нет, не беспокойся, Евдокия. Ермошка пишет прекрасными выражениями.

— Прочитай, не верю...

— Послушай: «Олеся! Кланяется тебе Ермошка. Жить без тебя мне неможно. Мы с тобой обвенчаемся в церкови. Я купил тебе плат цветастый и ферязь царевны. Сапожки сторговал из мездры, шитые серебром. Привезу и печатных пряников...»

— Ты пошто, Матвей, мне голову морочишь? — сгорбилась обиженно старуха. — Не можно вместить на такую маленькую писульку и церковь, и плат, и ферязь, и сапожки, и пряники печатные... В самый большой куль не влезет.

— Дитячий ум у тебя, Евдокия!

Писарь говорил с колдуньей, а сам лихорадочно думал о другом: «Что же делать? Надобно бежать срочно! Но куда податься? На закат и север дороги нет. На восходе солнца — орда. К морю ринешься — попадешь в лапы Меркульеву. А если все же пойти на север, к Магнит-горе? Там пустынно. Можно перепрятать утайную казну в другое место. И пробиться в Московию через башкирцев! Но одному сие не по плечу. Потребно раскрыться перед сыном, Миколка сгодится в помощники. Не трудно подбить на побег Митяя Обжору, Гунайку и Вошку Белоносова. Не очень-то они дорожат казачьей землей. Не вырастут из них казаки. Они помогут перетащить золото в новый утай. Опосля их не так уж трудно пристрелить, дабы избавиться от подлецов. Пользы от них не будет и царю».

— Дай писульку мне, Матвей. Я сама передам ее Олеське.

— Иди домой, Евдокия. В грамотке есть и утайное известие, не для твоего курячьего ума!

— Брешешь! Я чую другое!

— Топай, ведьма, прочь! А то ткну чуялкой-то в грязь у крыльца!

— Смерть писарю! — запрыгала на балке полатей ворона.

— Пристрелю! — рассердился хозяин.

— Пойдем, Кума! — направилась ведьма к выходу. Ворона трепыхнула крыльями и прыгнула к знахарке на плечо. Матвей бросил писульку в печь, подтолкнул ее кочергой в огонь. Она съежилась, вспыхнула и сгорела. Мотыльки пепла качнули серыми крылышками и полетели в трубу.

«Кто видел? Никто! Порхайте в небе пепельные бабочки! А у меня есть время собраться в дорогу. Меркульев вернется не скоро. К тому часу уйдем на челнах мы ночью с Миколкой. Но где же он запропастился? Опять, поди, лижется с Веркой Собакиной. Нашел с кем снюхаться!»

Матвей щипнул раздраженно ус, сунул пистоль за пояс и вышел на тесовое крыльцо, украшенное резным навесом и точеными перилами. Дождь утишился, капало изредка. Разливалось по земле парное тепло. Урожайным будет год на Яике. Будет рыба коситься из реки на пудовые колосья.

— Писарь — дозорщик! Смерть дозорщику! — каркнула с тополя ворона.

У Матвея закачалось под ногами крыльцо.

— Что ты изрекла, проклятая? — схватился он за пистоль.

— Писарь — дозорщик! — на всю станицу проорала снова вещунья.

У войскового колодца стояли с ведрами бабы: Бугаиха, Стешка, Нюрка Коровина и одноглазая Хевронья Суедова. Слева за курятником пряталась Верка Собакина. Желтый платок ее выглядывал. Значит, и Миколка там — рядом. Знахарка торопливо пробиралась через грязь, оглядывалась, кому-то кликушески грозила.

— Чтой-то дразнит тебя ворона, Матвей? — усмехнулась Бугаиха.

— Повтори, Кума, что ты сказала... Я не могла услыхать, — закривлялась Нюрка Коровина.

— Неуж наш писарь дозорщик? — приподняла слегка юбку Стешка Монахова. — Чаво же он дозирает? Мабуть, то, чо есть у меня под юбкой?

— Писарь — царский дозорщик! — разъяснила бабам ворона.

Матвей быстро прицелился в птицу и выстрелил. Пуля вырвала у вещуньи три пера возле зоба. Три серых перышка закружились, но не упали, а поднялись от ветра в небо. Кума перепугалась, спряталась за стволом дерева.