Золотой цветок - одолень

О серьезных делах атаману мешала думать Нюрка Коровина. Она почему-то вспоминалась очень уж часто. Блазнилась баба такой, какой была на защите брода: с расплетенной рыжей косой, с порванной и заголившейся юбкой.

— Все началось с брода! — вздыхал он.

И вообще на всех женщин Меркульев смотрел через тот день защиты брода от ордынцев. Именно с того дня одни бабы упали в его глазах, другие возвысились. И сон даже такой атаману приснился: стоит Меркульев на коленях, кланяется Марье Телегиной. Бил он челом благодарно перед Пелагеей-великаншей. Молился на Лукерью, Устинью, Насиму... А у Нюрки Коровиной начал во сне целовать сладко колени, ноги под задранной и порванной в бою юбкой.

— Жену токмо что погибшего друга возжелал! — смутился Меркульев от сновидения.

А Дарья все чует, все видит на двенадцать саженей под землей. И не удерживает, а наоборот, подталкивает.

— Сходил бы, перестелил Нюрке полок в бане. Пособил бы бабе, пожалел!

— Опосля, не горит! — отмахнулся Меркульев небрежно, а сам дивился...

Мол, неуж так вот всегда! Про клад в огороде могла догадаться по рыхлой земле. Могла и подсмотреть ночью. Как Остап Сорока вытащил из ямы Зойку Поганкину, а подбросил пуговицу шинкаря — докопалась по своей природной хитрости. Но как Дарья может знать про сны мужа? Уж не проговорился ли во сне? И даже спросил об этом. Дарья успокоила:

— Ничего ты не говорил во сне. Но притрагиваешься ко мне по-другому. Искры из твоих пальцев вылетают.

— Померещилось тебе, Дарья!

— Бабы это чуют.

— Да у меня уж вон седина...

— Седина в бороду, бес в ребро.

— Мам, ты ревнуешь отца? — прищурилась Олеська.

— Гром и молния в простоквашу! — хлопнула в ладоши Дуня.

...Меркульев шел в шинок с попугаем в руках. Ермошка подложил свинью: продал заморскую птицу. Мол, птица грамотейная, разговаривает развлекательно и уважительно. Содрал два золотых с Дарьи. Ну и негодяй! Дома дети: Федоска, Дуняша, Олеська... А попугай зело похабен. Правда, первый день птица выглядела прилично.

— Салям алейкум! Я — Цезарь! — все слова.

— Обманул нас Ермошка, плохо говорит попугай, — пожалел атаман.

На второй день зашла Дарья в избу, а Федоска сидит рядом с попугаем и ругается непотребно.

— Ты зачем учишь птицу пакостям? Где ты услышал такие слова? — разгневалась мать.

— Это он меня учит! — объяснил Федоска. Меркульев хотел было отвернуть голову охальной птице, но Богудай Телегин присоветовал одарить попугаем шинкаря.

«В шинке самое место этому яркоперому разбойнику», — подумал атаман.

— Да и не виновата птица, ругаться ее обучил твой Федоска, вся станица говорит о том, — насмешничал Телегин.

— Чо? Не понравилась птичка? — спросил участливо у атамана встретившийся по дороге Ермошка.

— По ночам бормочет, молитвы читает, спать не дает. Вот я и порешил ее подарить шинкарю, — схитрил Меркульев.

— Так энтой птице самое место в церкови святой. Подарите ее лучше уж отцу Лаврентию. Попугай, мабуть, начнет отпевать покойников, служить молебны...

— Я бы не сказал, что сия птица общалась всю жизнь с почтенными монахами, — улыбнулся Меркульев.

— Возьми, атаман. У Ильи Коровина гаман оторвался, когда он полез взрывать корабль, — протянул Ермошка Меркульеву кожаный мешочек.

— Отдал бы Нюрке.

— Не можно Нюрке, там писулька наветная. Про Хорунжего и Груньку!

— Давай, разберусь!

Эти наветные писульки просто бесили атамана. Кто их пишет? Поймать бы и отрубить руки! Язык бы вырвать, глаза выколоть! Силантий Собакин погиб из-за такой вот подметной бумажки, кто-то написал его сыну старшему сказку: мол, твой отец ратует за общих жен, потому спит пока с твоей молодухой... Сын за солью уезжал, вернулся ночью, стучит, а ему долго не открывают. Выломал дверь, навстречу отец в исподнем. Ударил его сын ножом в живот. А жены-молодухи и в избе не было, она у своей матери ночевала. Зазря отца зарезал сын. И сам в яме удавился. Часто стали появляться в станице наветные писульки. И Меркульев убедился, что пишет их не один, а три человека. Кто же это? Таятся рядом три черные тени. Хорошо, конечно, что погиб Собакин.

— Но так и про меня сочинят! — возмущался Меркульев.

В шинке было тесно, жарко и шумно. Глиняные пивницы стояли на бочках и столах. Пахло рыбой и жареным мясом. Шибало порохом и морским ветром. Нечай куражился, золотых не жалел. Забогатели казаки, которые ходили в набег. И носы задрали. У Ермошки болярская шапка из соболя, шуба бобровая. Один корабль был забит мехами. Да, по золоту, тряпкам и рухляди парнишка стал вдруг богаче Меркульевых. Семь нянек белят и моют по очереди его избу. На полках в кухне появился фарфор и драгоценные кубки. Лари завалены красной пшеницей и крупчаткой. Ковры персидские на полатях, на стенах и на полу. Балда с братьями за три дня хату обновил, новую крышу поставил, крыльцо с навесом соорудил. И ставни резные петухами запели, и конюшня засмолилась венцами, и возвысились три поленницы березовых дров, и засияли солнечной желтизной новые ворота. Вот какова сила золота!