Золотой Василек

— Кажется, порядочное, — так же небрежно ответил Курбатов, будто всецело занятый стаканом с чаем, куда он клал серебряными щипчиками сахар из позолоченной пузатой сахарницы.

— Такая начальница нам подходящая! — самодовольно заявил рыбопромышленник Орлов, разглаживая длинную бороду.

И Екатерину Николаевну, к великому негодованию Невеличкина, управа утвердила начальницей.

Глава II. ПРОГУЛКА

Служебный катер Курбатова «Владивосток» готовился к отходу. Труба его курилась черным дымом. Было раннее утро. То и дело причаливали к пристани шампунки и юли-юли с фруктами и овощами с прибывших на рейд морских пароходов. Горы огурцов и помидоров возвышались по обеим сторонам деревянной морской пристани, далеко уходящей к мысу, замыкавшему бухту.

Китайцы-грузчики быстро разгружали шампунки, складывали в плетеные корзины огурцы, маленькие дыни, бананы, хаки и редис. И в утреннем влажном воздухе плыли пряные ароматы.

С городского моста спустилась к пристани группа детей с Курбатовым. Это он затеял на своем катере прогулку к взморью. Павка и сын Курбатова Володя тащили тяжелую корзину с провизией. Девочки несли бутылки с лимонадом, большой чайник и корзину с посудой.

На пристани купили у китайцев разной зелени и фруктов, погрузились на катер. И «Владивосток», дав отходный гудок, развернулся кормой, вспенил винтом воду, обогнул мыс и вышел из бухты, держа курс к океану.

На горизонте у самого края воды блеснул золотой ободок, а с неба все еще смотрела ущербная луна, и около нее нежным перышком белела утренняя звезда.

На гладкой, не тронутой даже рябью реке то и дело показывались головки нерп, чайки низко носились, распластав белые крылья.

А солнце все росло, ширилось, выплывало из-за моря. И вдруг подпрыгнуло, оторвалось от кромки воды, сразу стало меньше и ослепительнее, засияло в небесах, ликуя, все заполнило светом и движением, раздвинуло горы, выгоняя туман из расщелин, заливая и небо, и реку, и горы алыми сверкающими лучами. Свет падал сквозь легкий пар над рекой, сквозь утренний воздух, розовел на грудках стремительных ласточек, на белых крыльях чаек, на масляных головках нерп.

Тем временем дети рассаживались у стола под тентом на баке. Распаковывали корзины, расставляли чашки и блюдца, нарезали хлеб к утреннему завтраку.

Тихая, застенчивая Лиза хлопотала у огромного чайника, разливала чай. Все уже уселись и протягивали руки кто к маслу, кто к чайной колбасе, кто к кипящей на большой сковороде глазунье.

А Надя смотрела на восход. Она внимательно следила за плывущим в тучах утренней зари облачком. Вбирала в себя запах моря, ветра. И смутный шум морской волны отвечал смутному трепету ее души, которая ожидала чего-то таинственного.

Влажный ветер играл воротником ее синей матроски, завивал в кольца выбившиеся пряди волос. Павел Георгиевич окликнул ее, приглашая завтракать. Надя оглянулась. Ее зеленые глаза сияли счастьем, тем счастьем, которое посещает человека в редкие, особые минуты, когда он всем существом своим ощущает, как прекрасна земля под высоким утренним небом.

И Надя улыбалась реке, которая уходила к горизонту, и ветру, который овевал ее, и свету, который отражался в каждой капельке воды и в Надиных зеленых удивленных глазах.

Она не сразу поняла, чего хочет от нее Курбатов, и, тряхнув головой, как бы очнулась от очарования, которое захватило ее, вздохнула глубоко, словно прощаясь с кем-то, и пошла к столу, откуда так вкусно пахло молоденькими огурцами и укропом.

Завтракали долго. Лиза не успевала наливать в чашки чай. Она была застенчива и, чтобы скрыть это, старалась все время что-нибудь делать: то готовила бутерброды, то уносила в камбуз чайник, то мыла ложечки. Заметив это, Павел Георгиевич предложил Лизу сменить. Сам налил ей чашку горячего чаю, положил на тарелочку яичницы и колбасы, придвинул корзинку с японскими вафлями. Но Лиза, смущаясь и краснея, от всего отказывалась, уверяя, что она никогда в такое время не ест, и, обжигаясь, пила пустой чай.

Когда все наелись, Надя, привыкнув убирать со стола, решила вдвоем с Лизой перемыть посуду и уложить оставшуюся еду в корзинку. Лиза охотно согласилась. Они были одни на палубе, остальные пассажиры спустились вниз, в кают-компанию. Надя снова налила Лизе чай, не спрашивая, положила всякой еды и, все еще взволнованная, стала рассказывать, как всходило солнце, какое это было наслаждение смотреть на него и какой счастливый день пришел с этим восходом. И столько было в ее глазах восторга и удивления, что даже Лиза, бедная Лиза, сознавая, как она нелепа в своей самолюбивой застенчивости, и еще больше раздражаясь на себя за это и все-таки считая, что она здесь лишняя, что только из жалости и вежливости взяли ее на такую веселую прогулку, на мгновение поверила, что счастье, быть может, улыбнется и ей. И, позабыв свои сомнения и тревоги, робость и застенчивость, она слушала Надю и, как равная среди равных, пила чай, ела колбасу, с хрустом откусывала сочный огурец, круто его посолив, и грызла его мелкими крепкими зубами.