Золотой Василек

— Можешь не говорить, — ответила Лиза, — я сама знаю все.

— Ты? — с изумлением спросила Надя и, быстро сообразив, что этим выдала себя, тут же спохватилась и насмешливо спросила: — Однако что же ты знаешь?

— Знаю, знаю. Все. Сама убедилась, — торопливо заговорила Лиза, опасаясь, чтобы Надя своей насмешкой не спугнула откровенность, к которой располагал полумрак и тихое потрескиванье углей.

— Чего же ты хочешь от меня? — просто спросила Надя.

— Чтобы ты не мучила его. У них в доме ад. А что было!! Ужас! Ужас!

И Лиза, путаясь и волнуясь, стала рассказывать, что случилось после толстовского вечера. И по мере ее рассказа Надя все больше хмурила темные ломаные брови и, как мать, щурила глаза, прикрывая их лохматыми ресницами.

— Ведь ты всегда удивлялась его уму и знаниям! — продолжала Лиза, наклоняясь ниже к камельку, как будто она все еще рассматривала угли. — Подумать! Страх! Человек хотел не жить (Лиза не смела, не решалась произнести слово «умереть») — думал, что ты такая жестокая.

Каждое слово отзывалось в сердце Нади. Но она молчала.

И припомнилось ей, как однажды Курбатов разъяснял матери теорию относительности Эйнштейна и, между прочим, сказал: «Вселенная выбрала эту голову, чтобы в ней задуматься о самой себе». И как Екатерина Николаевна оценила это сравнение.

— Мне неловко, — сказала наконец Надя. — Так и кажется, что все об этом знают.

— Ах! Ты ничего, ничего не понимаешь! — шепотом быстро заговорила Лиза. — Зачем он за Гришу Михайлова ручался и деньги большие посылает в Петербург в какой-то запрещенный журнал?

— Зачем? — удивилась Надя.

— «Зачем, зачем»? А вот затем. Сказать нельзя!

— А откуда же ты знаешь?

— Уж я-то знаю.

И, оглядевшись кругом, как будто кто-то мог их подслушать, Лиза еще более приглушенным голосом начала рассказывать:

— Я один раз помогала Павлу Георгиевичу убирать книжный шкаф. И пришел Гриша. Они вдвоем что-то поговорили. Я вышла из кабинета. Я чувствовала, что Гриша хочет что-то сказать и не хочет при мне. Потом я вернулась. Гриша уже ушел. Ставлю книги на полки: смотрю, какая-то бумажка на ковре. Я подняла. А это квитанция петербургская на тысячу рублей. Это он через Гришу в одно издательство посылал. Я говорю: «Павел Георгиевич, тут какая-то квитанция, я с полу подняла». А Павел Георгиевич взял ее и говорит: «В ней ничего дурного нет. Но прошу вас, Лиза, сохранить это в тайне. Ваш отец погиб на каторге за одну маленькую книжечку, которую ему дал матрос. Вот и мы с Гришей можем нажить себе неприятности, если станет известно про эту квитанцию». А ты… — Лиза махнула рукой и замолчала.

Надя была ошеломлена. Павел Георгиевич в самом деле не ходил никогда на молебны, ругал полицмейстера, открыто возмущался миссионером Москитовым, который крестил гиляков и их детей и выманивал у них обманом пушнину. «Дашь соболя, — говорил Москитов, — назову тебя Иваном, не дашь — всю жизнь будешь Ванькой прозываться».

Надя задумалась... И образ Павла Георгиевича стал для нее вырисовываться иначе.

Однако Наде захотелось высказать, как ей тяжела вся эта «история». И она начала было рассказывать. Но Лиза не слушала, и чувства, которые волновали Надю, не находили отзвука в душе Лизы. Тогда и Наде не захотелось говорить. От слов веяло холодом и пустотой; ни смятения, ни боли они не выражали, а только утомляли и раздражали.

«Что же это?» — думала Надя.

Когда она сама, в одиночестве, размышляла, все так хорошо получалось и все было понятно.

Она понимала и себя и свое отношение к Курбатову. И чувства, не высказанные словами, были искренни и горячи. А как только она попыталась доверить их подружке, все пропало. И, слушая свои же собственные слова, Надя отвращалась от них. До того они ей казались противными, чужими и фальшивыми.

Так раздумывала Надя, но ничего из этого не сказала Лизе. И, чтобы разогнать неловкость, неожиданно заметила:

— И Люда нервничает...

— Люда давно уже знает, — перебила ее Лиза.

— Ну вот видишь!

— Вижу. Ну и что? Она страдает за отца и боится: вдруг мать узнает. И тебя она любит. И отца ревнует. А ты нарочно резко разговариваешь. Перестала ходить к ним. Сделай так, как будто ничего нет.

И лукавство, вовсе не свойственное Лизе, но столь понятное влюбленным, пришло Лизе на помощь.

— Ведь с твоей стороны нет обмана. Ведь это же он любит тебя. Мало ли кто в тебя влюбляется! Он сказал: «У нее чудесное свойство приковывать к себе сердца».

Надя хотела спросить, когда это он сказал и кому, но только удивленно приподняла брови.

— Твоей вины тут нет никакой, — убеждала Лиза подругу и уже робко сказала: — Подумай, Надя. Я очень прошу тебя!

— Я постараюсь, — ответила Надя и взглянула на Лизу.

Красный отблеск упал на ее бледное лицо, и что-то сверкнуло в Лизиных глазах.

«А почему же ты плачешь?» — хотела спросить Надя и осеклась.

Слезы посыпались дождем, и Лиза утирала их маленьким кулачком, всхлипывала и повторяла:

— Не надо! Не надо!