— Вы слышите, Надя! Не капризничать. И не шалить. Вы Должны меня слушаться.
Надя не рассердилась на шутку и просто сказала, что с большим удовольствием покатается по лунной дорожке.
— Ведь сегодня полная луна и вечер Ивана Купала. Как жаль, что у нас нет светлячков! Посмотреть бы хоть раз, как они летают со своим огоньком. Это ведь сегодня сороки ночью строят мост через Небесную реку для влюбленных звезд Волопаса и Ткачихи.
— Нет, — строго поправила Надю мать, — это не сегодня, а седьмого числа седьмого месяца.
— Итак, благодарствуйте, — сказал, чуть улыбнувшись, Курбатов. — Разрешите откланяться. В шесть часов я заеду за Надей. — И он ушел.
Когда шаги его затихли на лестнице и стукнула входная стеклянная дверь парадного входа, Надя вышла на маленький балкон. Он выходил из гостиной на северную часть города и весь был уставлен пальмами. Из-за пальм Надя смотрела на Курбатова. Он уже садился в лакированную «американку». В левой руке он держал вожжи, а правой еще раз приподнял фуражку.
Надя чуть наклонила голову; «американка» заскрипела по мелкому гравию дороги и скрылась за углом.
Глава XI. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
— «Весной самое красивое — заря. Летом прекрасна ночь». Ну разве может быть что-нибудь лучше этой ночи! Посмотрите, лунный свет будто сыплется с неба. И ни единого облачка, ни единого. И звезды сегодня необыкновенные, как живые! Смотришь на них и видишь, что они тебе улыбаются, — взволнованно говорила Надя подругам, когда они поднялись с лодки на деревянную, далеко уходящую от берега морскую пристань.
А ночь действительно была чудесна, как только может быть хороша она летней порою. Высокое небо, столь щедро освещенное полной луной, что казалось — этот фантастический свет падает с неба и шуршит в воздухе, как китайская шелковая дымка.
А вокруг все замерло: и гладь широкой реки, и отвесные
горы, отбросившие черную тень до ее середины, и золотистые полоски корабельных огней, которые даже все вместе не могли соперничать с таинственной прелестью лунной дорожки, упавшей с неба в реку.
— Смотрите! Смотрите! Весло задело лунный лавр! Ведь китайцы верят, что на луне растет лавровое деревце и от него падает серебристая тень на реку, — восхищалась Надя.
— Да. Ночь хороша, — согласился Курбатов. — А еще лучше она потому, что вам в эту чудную ночь семнадцать лет. Вспоминаю Гёте. Будучи студентом, он тоже восхищался звездным небом. Он гулял со своим товарищем, и они остановились на мосту. А мимо шла старая женщина и услышала их разговор. И говорит: «Ах, господа студенты! Разве это звезды? Вот если бы вы видели, какие звезды были на небе, когда мне было шестнадцать лет, вы бы не то сказали». И старушка пошла дальше, покачивая головой, и все повторяла: «Ах, какие же это были звезды! Какие звезды!» Но и мне сегодня ночь кажется волшебной, и в небесах я вижу бога, — пошутил Курбатов.
Медленно шли по пустынной пристани. Павел Георгиевич снял фуражку и запел:
— «Ах, за что я люблю тебя, чудная ночь, так люблю, что страдая любуюсь тобой...»
Молодежь окружила его. Все остановились. Мягкий баритон словно раздвигал застывший воздух.
— «Разрешит ли сомнений тяжелый вопрос?..» — пел Курбатов и неожиданно оборвал мелодию, провел рукой по густым волосам. — Нет, — сказал он, — сегодня я не дружу с Чайковским. В эту ночь нет у меня никаких сомнений и тяжелых вопросов. Я сам чувствую легкость, как будто и мне восемнадцать лет.
И он запел известный романс «Ночка спустилась на землю». Он пел весело.
Молодежь теснее обступила его, и все шли в такт пению; звуки разливались в ночной тишине радостно, и казались совсем новыми затасканные слова старого простенького романса.
А река по-прежнему горела огнями, отражая маяки корабельных мачт, и так же таинственно серебрилась дорожка лунного лавра.
— Павел Георгиевич! Спойте, пожалуйста, «О ночь, волшебная, полная неги»! — попросила Лиза. Она любила грустные напевы.
— Вы, Лиза, как знаменитый Глинка, ничего не признаете, кроме грустного, — с улыбкой сказал Павел Георгиевич.
— Какой Глинка? Композитор? — спросила Лиза.
— Нет, нет. Был цензор Глинка, ярый западник. Он полагал, что в России «нет ничего, нет даже самой России, а есть только русские песни, от которых плакать хочется». Я и сам порой готов облегчить душу такой песней. Но не сегодня. Сегодня не просите. Не могу и не буду петь ни этот романс, ни ваши любимые песни. Они путают мне голову и смущают, а я сегодня тоже молод и счастлив, как и вы.
И в самом деле, он был молод, несмотря на свои тридцать восемь лет: его сильная грудь широко вбирала воздух, напоенный запахом сладкого белого табачка и теплой речной влаги. Легко, как юноша, нес он свое стройное, ловкое тело гимнаста и неутомимого спортсмена.
— Однако мы приближаемся к городу. Уж очень доносится запах табачка, — сказала Люда. — И надо вести себя благоразумно, а то, пожалуй, мадемуазель Сури проснется от нашего шума, она ведь всегда спит очень чутко. А окна ее выходят на реку.