Золотой Василек

За годы, пока Надя из шаловливой школьницы становилась юной девушкой, внезапно ушел из этой жизни дядька Матях. В те скорбные дни тетя Дуня впала в какое-то оцепенение. Но жизнь «в полете быстром» несется даже и тогда, когда душа скована печалью, как могильным холодом. И в дядин скромный кабинет пришли чужие люди. Они вскрыли его несгораемый сейф. В нем оказалось много ценных бумаг и ни одного духовного завещания.

И тут тетя Дуня, как она сама впоследствии рассказывала, два раза обмирала. Сначала — узнав, что у дядьки осталось большое состояние, и потом, вторично, — когда она с трудом поняла, что все это богатство перейдет брату мужа, о котором тетя никогда не слыхала ни одного слова.

Но проходит все. Хотя это и не означает, что все забывается. Прошла и тетина обида. Своим здравым умом она рассудила, что ей слишком много и той доли, которую она получила: жизнь без труда для своих сильных и добрых рук тетю не привлекала. Было даже грустно думать, что сбереженная ею копейка, которой она привыкла так гордиться и дорожить, вдруг теперь потеряет радость, которая всегда скрашивала тетин неустанный труд.

И, хотя тетя не проходила наук и никакой школы, кроме одной только школы жизни, и ничего не слышала ни о классовой борьбе, ни о власти капитала, но сердце ей подсказало, что больной и слабый Василий Матвеевич боялся жизни, не чувствовал себя защищенным от ее невзгод и несправедливых обид и копил деньги, ибо только в них видел уверенность и силу, сокрушающую все, а тетя черпала силы только в своем неустанном труде и благородном сердце.

Она старалась вспомнить всю свою жизнь с Василием Матвеевичем. Собирала и припоминала каждую мелочь, каждое пусть даже ничтожное событие. И образ мужа оживал в ее душе, и более дорогой, близкий и понятный, чем при жизни. Да, она поняла все это. И, поняв, простила Василия Матвеевича. И полюбила его еще больше, когда узнала его слабости, и жалела его, как мать может жалеть свое слабое и неразумное дитя.

Она не сумела бы выразить словами свое новое душевное состояние, но очень хорошо понимала, что она богаче, неизмеримо богаче этих огромных денег, которые остались после смерти мужа, и с презрением отвергла предложение адвоката хлопотать о наследстве.

— На что оно мне! — говорила тетя, пожимая плечами. — Вот еще забота! Благо бы оно могло воскресить Василия Матвеевича!

Она не могла себе представить, как можно жить, если не она, а кто-то другой вместо нее будет мыть, например, полы, и она лишится радости выскоблить дожелта сосновые половицы, прополоскать ведра, развесить на ветерке мокрое белье...

А потом войти в чистую комнату и вдыхать этот особый запах еще влажных полов и знать, что ни одной пылинки нигде не осталось, что все в доме сверкает и радуется вместе с ней.

Однако и сердце тети, несмотря на то что с годами оно, как и другие силы человеческого духа, слабело и уставало, не могло жить без любви и забот. Во всем огромном мире тетя осталась одинокой, ибо Василий Матвеевич заменял ей целый мир. Но скоро тетя убедилась, что, пока на земле торжествует жизнь, всегда найдутся и достойные любви. Пусть это и не будут родные.

И когда в студеный зимний день неожиданно приехала Екатерина Николаевна, по санной дороге отмахав в кибитке тысячу верст на лошадях, чтобы увезти тетю к себе в городок, тетя поняла, что ее любовь еще нужна тем, кто остался на земле после смерти мужа и кого он так нежно любил, когда был жив сам.

А еще через год Екатерина Николаевна уговорила тетю поехать посмотреть белый свет. До сей поры тетя в самом деле видела его только из окошка своей крошечной кухни.

Кстати, Зина, дочь покойного дяди Романа, собралась из Владивостока в Петроград на курсы иностранных языков. И тетя согласилась сопровождать девушку в столицу.

Теперь тетя привезла в Петроград Надю. Вот почему тетя считала себя бывалой столичной жительницей и простодушно удивлялась провинциальной растерянности Нади.

С каменных ступеней вокзала увидела Надя гостиницу «Северная». Когда-то в ней останавливался Пушкин. В центре вокзальной Знаменской площади на красной гранитной глыбе громоздился памятник Александру III. Про этот памятник говорили: «Стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот, на обормоте шапка». И с этой кругленькой шапочки теперь стекала на угрюмую спину холодная роса.

Но задерживаться нельзя. На площади звенят трамваи, щелкают по торцам подковы рысаков, снуют в разных направлениях пешеходы.

Тетя шагает широко.

Надя уже знала — движение в больших городах идет по правой стороне. И все же шум, суета, звонки, окрики важных кучеров: «Поберегись!», гудки столь диковинных автомобилей, блеск карет и открытых ландо ее оглушили.

Пересекли Лиговку и влились в людской поток на Невском. Поминутно поворачивала Надя голову то направо, то налево. Даже шея устала.

«Бриллианты Тета», — читала Надя сверкающую надпись.