Золотой Василек

Курбатов прищурил серые глаза и, сбивая тонкой лозой сухие, покоробленные листья осины, насмешливо сказал:

— Я вчера читал томик Тургенева, который вы мне подарили. В письме к Салтыкову он пишет как раз о счастье. И, успокаивая грустного Салтыкова, говорит: Гёте уж как был велик, и вся Европа ездила к нему на поклонение, и женщинами-то он был любим, и дураками ненавидим, и на китайский язык его переводили, и сам Наполеон сказал про него: «Вот это человек!», и жизнь-то он прожил долгую, а когда спросили его, был ли он счастлив, старик ответил, что за всю свою жизнь был счастлив только пятнадцать минут. Я сейчас счастлив, но тысячи демонов терзают меня, когда я с вами расстаюсь. Я знаю, вы не разделите со мною жизнь... — Он помолчал, — Ваша мама чудесный человек, но разве на нее не действуют эти пошлые понятия о святости брака!

Он отшвырнул далеко лозину и нервно зашагал по траве,

— Мама ищет спасения в религии, — тихо сказала Надя, — А я «хочу истины, а не спасения и хочу получить истину от разума, а не от благодати».

— Истина! — возразил Курбатов. — Истина! Уж если на то пошло, вспомните, кто не ответил на этот вопрос! Что есть истина? Помните картину Гё? И смятенный взор Христа...

— Нет! Нет! — торопливо и горячо перебила его Надя. — Я с вами не согласна. Истина — не мечта. И, может быть, где истина, там и счастье. Я верю: где-то цветет Золотой Василек. Где — не знаю. Но хочется, так хочется пойти и поискать его! Хочется ветра и простора. Хочется стать сильной, смелой. Вы говорили — деньги дают независимость и силу. Но разве счастливы были вы? Разве был счастлив дядька Матях? Наверно, только на реке, когда ловил касаток. Разве были счастливы Курцы? Нет. Такой силы я не хочу. А вы говорите — независимость... И еще что-то такое...

— Да, «еще что-то такое». Всего себя, всю свою жизнь, всю преданность и любовь — вам этого мало? — спросил печально Курбатов.

— Не мало, — так же печально сказала Надя. — Только мне кажется, что на вашем Таити Золотой Василек не цветет.

Глава IV. МАТЬ И ДОЧЬ

На осеннем благотворительном вечере, устроенном в пользу сирот войны, Екатерина Николаевна встретилась с Курбатовым. Как всегда, крепко пожимая ее руку, Курбатов открыто посмотрел ей в глаза. И Екатерина Николаевна понимала значение этого взгляда: она верила Курбатову и знала, что доверия ее он никогда не обманет.

Но сегодня она чувствовала в нем что-то особенное, хотя со стороны никто бы не мог этого заметить. Однако Екатерина Николаевна слишком хорошо знала Павла Георгиевича, и от нее не мог укрыться блеск, вспыхивавший в его серых, чуть насмешливых глазах.

Они были в маленькой гостиной Общественного собрания, куда изредка заходили танцующие освежиться от духоты большого зала.

Екатерина Николаевна сидела в маленьком кресле, рядом поместился Курбатов.

— Разрешите, Екатерина Николаевна, — сказал Курбатов, — задать вам вопрос. Если он покажется неделикатным или вы просто не пожелаете мне ответить, я не обижусь. Вы знаете, о чем я хочу говорить, и вы не потребуете лишних слов, что невозможно объяснить словами. Ваше решение я знаю. Я принял его. Но именно из-за меня вы в такое смутное время отправляете Надю одну отсюда? Кто знает, как повернутся события! Надя так доверчива и неопытна! Вы, может быть, посылаете ее на гибель! Сейчас поднялся генерал Корнилов. За ним вылезет еще кто-нибудь. Страна ведь потрясена!

Он говорил спокойно, и можно было подумать, что они беседуют о самых обычных делах.

Екатерина Николаевна отвечала ему тоже спокойно:

— Я верю вам, Павел Георгиевич. Понимаю ваши тревоги. И знаю, вами руководит не эгоизм. Ни клятв, ни уверений мне не нужно. Но поймите и вы меня. Надя еще девочка. Она увлечена вами. Это понятно. Я не хочу говорить вам комплименты... Да, о чем это я?.. В стране рождается новая жизнь. Она не придет без мук. Вы говорите — гибель? Я отгоняю эту мысль. Ее отец погиб молодым, но погиб с честью. Это помогало мне жить в трудные дни. Я гордилась им. Мне хочется не только любить дочь, но хоть немножко и гордиться ею. Странно, ведь честно умереть легче, чем изо дня в день жить мужественно. Ну, представьте себе, что она — ваша жена. Вы избалуете ее. И что же? В лучшем случае она станет капризной барынькой. И это тоже гибель. Но какая жалкая гибель! А любовь? Так ведь это же первая вешняя гроза. Надя восхищена вами. Но равенства между вами нет. И не будет! И не может быть! Вы уже прошли жизненную школу. У вас позади и борьба, и успехи, и счастье, и разочарования. Надо, чтобы все это было общее, вместе пройденное. И когда я думаю, что́ выбрать, я не колеблюсь: ей нужно ехать и кончать университет. И да будет воля божия.

Она помолчала и еще тише добавила: