Золотой век

Да, детство давно закончилось. Амфитея скривилась от боли. Ребёнок повернулся в животе. Она изо всех сил пыталась не вскрикнуть, иначе тут же прибежит встревоженная Антиклея и начнёт хлопотать вокруг неё.

Бедный малыш, как же он всё выдержал. Как она не лишилась ребёнка, не потеряла его во время прыжка в море. И позже, когда долго поправлялась от раны. Стрела пробила ей руку насквозь, на корабле её перевязали, но потом рана загноилась. Она долго лихорадила, ничего из снадобий Антиклеи ей не помогало. Да к тому же не отпускала бесконечная тошнота, слабость, головные боли. Надо было хорошо есть, чтобы поправиться, но она не могла, тошнило иной раз от любого запаха, от любой пищи.

Тогда она сама себе напоминала призрака. Бронзовое зеркало показывало бледное осунувшееся лицо, на гребне всякий раз оставался большой клок волос. Но вдруг стало безразлично, как она выглядит. Жизнь потеряла краски, стала по вкусу напоминать заплесневевший хлеб.

Автолик мёртв, потому ей и дела нет, что показывает зеркало. Она потеряла всех, кого любила. Сначала родителей, потом приёмного отца, теперь мужа больше нет. Остался его ребёнок, которому скоро предстоит появиться на свет. Что за судьба его ждёт?

Ведь отца он уже никогда не увидит, а сама Амфитея не погибла и не стала рабыней только лишь по милости добрых людей, которых ей посчастливилось встретить.

Хозяйка позвала её завтракать. За столом Амфитея резала сыр, стараясь не показывать, что рука у неё ещё болит. Но от внимания Антиклеи ничего не укрылось. Она отобрала у неё нож, и сама завернула для неё сыр и салатные листья в кусок лепёшки.

— Да, что же, я и сама могу, — Амфитея всякий раз чувствовала неловкость, когда её так опекала добрая женщина.

— Скоро сама уже всё сможешь, потерпи, уже недолго осталось. Сначала ты ни кусочка проглотить не могла, а сейчас уже ешь хорошо. И уже не такая бледная, видишь, всё на лад идёт.

От добрых слов Амфитея едва не расплакалась. Сейчас, перед самыми родами, её почему-то тянуло слёзы лить, бывало, что и без всяких причин. Хозяйка, как могла, старалась развлечь её.

Амфитея улыбнулась через силу, не хватало донимать добрых людей глупыми слезами, от неё и так одни хлопоты. Она постаралась отвлечься, чтобы не вспоминать Автолика, думать о чём угодно, только не о последних днях, что они провели вместе.

Амфитея оглянулась по сторонам. Они сидели перед домом, стол был накрыт в маленьком садике. А вокруг, сколько хватало взгляда, под ярким весенним солнцем зеленели поля и холмы. Среди молодой травы цвели гиацинты, розовые, белые, жёлтые. Ещё вчера их не было видно среди зелени, а сегодня зацвели все разом. Будто по заказу.

На Алаши пришла весна, она принесла новую жизнь и надежду на будущее. Амфтея почувствовала свежий, горьковатый запах гиацинтов, которые пахли куда приятнее любых заморских благовоний. И вдруг почувствовала, что печаль последних месяцев отступила. Совсем немного, самую каплю, но ей стало легче. Может, у неё впереди не только страдания. Может, придёт иной день, лучший, чем было её прошлое.

— Потерпи ещё немного, всего лишь одна луна тебе сроку осталась, — сказала Антиклея.

Амфитея смущённо улыбнулась. Через силу. Мысль о предстоящих родах пугала её до дрожи, аж ноги переставали держать. Тогда она садилась в роскошное и невероятно удобное плетёное кресло и вскоре успокаивалась. Кресло ей так нравилось, что она как-то поделилась этим с хозяйкой.

— Это мой младший ладил, — грустно улыбнулась Антиклея, — для жены своей, когда она как ты непраздна была.

Амфитея покраснела, ей стало стыдно, что невольно она затронула ту часть сердца доброй женщины, что навек окутана горем.

У Эсима и Антиклеи не было детей. Сейчас не было. Но раньше были.

— Троих я родила, — рассказала ей как-то пожилая критянка, — троих мальчишек. Старшего не уберегла. В младенчестве боги забрали. А средний с младшим... Думали мы с Эсимом — вот нам в старости радость и опора. Да человек предполагает, а боги располагают...

День за днём, слово за слово, многое открылось Амфитее. Средний сын Эсима стал знатным кормчим, всю науку отцовскую постиг. Где-то и превзошёл.

— Эсим уж на покой засобирался, на такого-то наследника глядючи, — рассказывала Антиклея, — да как-то вышел в море сыночек, и не вернулся...

Она тяжко вздохнула и утёрла край глаза.

— Обычное дело, для пахарей моря. Корабль вернулся, да и люди многие, а он нет. С «пурпурными» повстречались.

— С разбойными? — еле слышно проговорила Амфитея.

— Ну почему. С такими же купцами. В здешних водах ведь как? Не будь слабым. Слабого всяк сожрать норовит. Сильный видит — слабый перед ним. Что не взять? Всякий финикиец в море — девять дней купец, один день воин.

— Разбойные, — упрямо качнула головой Амфитея, — какие же они воины? Душегубы они без чести.

Память подсунула ей позабытый, казалось, образ — селения, вырезанного Тесеем, доблестным богоравным героем.

Антиклея снова вздохнула.

— Вот такой душегуб и повстречался. Да зубы обломал. Отбились, но сын мой за то жизнью заплатил. И тела мне не привезли, оплакать.

Она надолго замолчала.