Золотой век

— Псам! Псам скормлю! Без глаз, ушей и языка к Скотию побежишь, тварь!

Лигерон встал на колени. Попытался поставить на стопу раненую ногу, но снова взвыл от боли.

— Пса-а-ам! Су-у-ка!

Менестей в ранах понимал не хуже Эвдора и тоже видел, что это всё. Лигерон уже не воин. Калека. Навсегда. Может, конечно, научится на костылях прыгать.

— Помоги, Менестей, — крикнул Эвдор.

— Нет! — прорычал-простонал Лигерон, — режь этой твари ноги! Сухожилия режь!

— Зачем? — удивился Эвдор, — он же мёртв. Мертвее некуда.

— Режь! Веревку тащи! На колеснице она!

Эвдор понял.

«И труп протащу за колесницей!»

Ишь ты. Не просто так по злобе сказал. Подготовился Лигерончик.

— Можно просто привязать.

— Режь!

— Они могут напасть, — предостерёг Менестей, — надо убираться, пока не опомнились.

— Пусть смотрят... — выдохнул Лигерон.

Эвдор подогнал вторую колесницу, а Менестей тем временем орудовал ножом. Потом он привязывал верёвку к ногам Хеттору, а Эвдор торопливо вспарывал ремни панциря.

На стене молчали, будто троянцы все как один дар речи потеряли.

Хастияр опомнился. Огляделся. Алаксанду сидел, привалившись к стене. Выражение лица у него было...

Хастияр стиснул зубы. Над приамом склонился Атанору, пытался тормошить. Тот не двигался.

Хетт огляделся. Рядом Этримала пытался наложить стрелу на тетиву. При этом руки у него тряслись так, что он никак не мог попасть тетивой в распил костяной пятки.

— Дай-ка мне.

— Эвдор, помоги! — прохрипел Лигерон.

Мирмидонянин помог ему подняться и тот, прыгая на одной ноге, кое-как взобрался на колесницу. Эвдор тоже поднялся и взял вожжи.

— Смотрите, троянцы! — закричал Лигерон, — вы тоже сдохнете! Сдохнете все! Вы все заслужили! Клянусь всеми богами!

Менестей тоже запрыгнул на площадку. Эвдор стегнул лошадей, колесница сорвалась с места. Тело Хеттору волочилось по земле за ней.

— Три пальца вправо... — прошептал Хастияр и отпустил тетиву.

Безгубый дёрнулся и обмяк, подхваченный Менестеем.

Со стен вслед удаляющейся колеснице полетели ещё стрелы, выпущенные другими воинами. Одна ударила Менестея в плечо. Другая ранила лошадь. Да жалобно заржала. Колесница скрылась за домами. Ещё две дюжины пеших аххиява, прятавшихся в тени, бросились за ней.

— Ушёл! — в отчаянии простонал Хастияр.

«И Хеттору утащили. И девушку. Боги, да что же это...»

— Надо преследовать! — крикнул хетт, — открыть ворота! Надо отбить!

— Нет! — рявкнул у него над ухом Атанору.

— Нет там засады! Они пришли одни!

— Нет... — уже тише повторил Атанору.

— Но там же...

Атанору покачал головой.

Этримала рухнул на колени и выл, упёршись головой в нагретый злым солнцем камень.

Хастияра трясло, как в жестокой лихорадке. Он огляделся по сторонам. Несколько женщин хлопотали над лишившейся чувств Рутой. Верные слуги подняли Алаксанду и понесли вниз со стены.

— Что с царём? — прошептал хетт.

Мрачный Атанору посмотрел на него так, что Хастияру расхотелось допытываться.

Люди расходились. Многие вытирали слёзы. Какой-то воин обнимал женщину, вздрагивавшую в рыданиях. А у самого вся кровь от лица отлила. Хастияр встретился с ним взглядом, как хетту показалось, осуждающим.

Ему со всех сторон чудились такие взгляды.

«Что я мог сделать?»

«Что я не сделал?»

Хастияр почувствовал, что ноги не держат. Сел на землю, прямо у ворот, привалившись к ним, и так сидел. Сколько? Долго. Целую вечность. Весь остаток этого нескончаемого дня.

Ветер умер. Солнце палило нещадно. Нет, это не Вурусема. Как и тогда, при Киндзе. Не может быть в Богине Солнца столько злобы, столько равнодушия. Она согревает тёплыми лучами зелёные всходы, растапливает снега на перевалах, пробуждая новую жизнь.

Нет, это не Вурусема сейчас властвует в небе.

Зло. Повсюду зло. Повылазило из тёмных щелей.

Жара. Нестерпимый смрад гниющих трупов аххиява за стенами. Так никто и не убирает их. Живым наплевать. Неужто их боги такое допускают? Какие жестокие у них боги...

Хастияр смотрел в одну точку.

«Я! Я могу с тобой спеть!»

«Рута! Ты чего здесь? Иди домой. Родители ищут, небось. Я тебя отводить не пойду».

— Он прощается с женою, он прощается с родными... Знает, что идёт на битву, из которой не вернётся. Это боги присудили ему жребий проиграть... — зажмурившись прошептал Хастияр.

За что? За что ему это? Почему именно сейчас, когда всё так плохо, когда хуже уже и быть не может, когда надо просто молчать, в голову лезет... вот это.

— О, все боги, господа мои! Возвратитесь вновь на свои прекрасные троны. Пусть вновь поднимутся храмы. Пусть цари минувшего увидят Трою словно во времена своей юности. О все боги, господа мои. Господа мои...

Перед глазами всё плыло, а небо и земля норовили поменяться местами, будто он крепко повеселился на добром пиру. С Хаттусили состязался, кто больше выпьет? Всего-то раз в жизни так нажрался, а вот сейчас будто снова.

— Ты что, не притворялся, гад? — спросил Хаттусили каким-то сердитым тоном.

— Горшок к нему поближе пододвинь, — насмешливый голос Аллавани.

— Тати, хватит спать, побежали играть! — колокольчиком звенит голосок Аннити.