Золотой век

— Тати, ты сделаешь мне лошадку с белой гривой? — будто котёнок барса мурлычет прямо в ухо пригревшаяся на груди Карди.

— Сделаю, сердечко моё.

— Только с белой. У Нару такой нет.

— Сделаю. Только слезь, доча, с меня. Дышать как-то тяжело. Тяжело...

Вот и ветер подул и лица рассыпались, будто из пепла сделанные.

А тяжесть не убавилась.

Он в изнеможении закрыл глаза.

— Что с ним?

— Да вроде дышит.

Хастияр с трудом разлепил веки. Над ним стоял Атанору и один из царских слуг. Хетту поплескали на лицо воды.

— Что... со мной?

— Да вроде как чувств лишился, — сказал Атанору, — так ведь и просидел тут до самого вечера.

— До вечера?

Он раскрыл глаза пошире, отчаянно моргая. Так и есть. Сумерки уже.

— Простите... Что-то нашло такое...

— Не на тебя одного. Люди и так еле на ногах стоят, а тут вот...

Он не договорил.

— Что с Рутой?

— Лежит.

— Одна?

— Ты чего? Кто её одну сейчас оставит.

— Верно... — прошептал Хастияр, — нельзя одну. Пойду к ней.

— Не ходи, — посоветовал Атанору, — с ней женщины. Так лучше.

Хастияр медленно кивнул. Атанору протянул ему руку, помог встать. Поднявшись, Хастияр покачнулся, его удержал на ногах царский слуга.

— А что с Алаксанду?

Атанору не ответил. Отвёл взгляд.

Они долго молчали. Хастияр медленно осматривался по сторонам. Наконец, сказал:

— Я убил его?

— На всё воля богов, — ответил Атанору.

Он не стал переспрашивать, кого имел в виду Хастияр. И так понятно.

— Если направлял твою руку Апаллиуна...

— А видит ли нас сейчас Защитник Трои? — перебил советника хетт, — где его защита?

— Не богохульствуй, Хастияр, — устало сказал троянец.

Они снова надолго замолчали. Но не расходились, будто оба не считали разговор законченным, и мучительно подбирали слова.

— Идти надо, — сказал Хастияр.

— Куда пойдёшь?

Он мотнул головой в сторону ворот.

— Туда.

— С ума сошёл?

Хетт снова помотал головой.

— Надо вернуть Хеттору. И Палхивассену. Я пойду.

— Да ты совсем, парень, тронулся.

— А что мне здесь сидеть? — окрысился Хастияр.

— Убьют тебя. Никого не вернёшь и сам сгинешь.

Хастияр некоторое время молчал. На языке вертелось: «Да наплевать», но он так этого и не сказал.

— Пойду, — упрямо нагнул голову, — открой ворота, Атанору.

Советник приама долго молчал, пристально, оценивающе разглядывал хетта. А потом неожиданно сказал:

— Иди.

Хастияр кивнул и вопросительно взглянул на воинов, стоявших на страже и слушавших разговор с изумлёнными лицами.

— Оружие возьми хоть какое, — посоветовал Атанору.

— Незачем, — отмахнулся Хастияр и сказал воинам, — выпускайте, парни.

Те посмотрели на советника. Он кивнул.

Заскрипели отворяемые врата Трои. Хастияр шагнул в створ.

«Он прощается с женою, он прощается с родными...»

Не с кем ему прощаться.

«Сделаю, доча, я тебе лошадку с белой гривой...».

— Помогите ему, боги... — прошептал Атанору.

* * *

— Привет тебе, о Неб, владыка города Маати, я пришел к тебе, о мой повелитель, я явился, чтобы узреть твою красоту. Я знаю тебя, я знаю твоё имя, я знаю имена сорока двух нетеру, которые пребывают с тобой в зале Маати, которые живут наказанием грешников и питаются их кровью в день исчисления людских нравов. Воистину Неб-Маати — твое имя.

Смолистые дрова трещали, пожираемые жадным пламенем. В чёрное небо взметались снопы огненных мух.

Губы Менны шевелились, но собственной речи, слов Исповеди он не слышал, они тонули в низком гуле, рёве, или, скорее, утробном рычании толпы. И ему чудилось, что рык этот издаёт Стражница Амет.

Тварь плотоядно облизывается над сердцем Менны, что лежит на весах. Менна, леденея от ужаса, неотрывно смотрит на перо Маат на другой чаше весов. Пойдёт ли сердце вниз? Смотрит шакалоголовый Анпу. Смотрит Владычица Истин. Смотрят сорок два нетеру.

— Вот я пришёл к тебе и принес тебе правду. Ради тебя я уничтожил грех. Я не творил зла людям. Я не обижал членов своей семьи. Я не делал плохое вместо хорошего.

Языки пламени хлестали Менну по лицу тенями. Он хотел зажмуриться, отвернуться, убежать, но не мог пошевелиться.

Он молча смотрел на стену огня.

Сотни людей издавали низкий гул. Два обнажённых человека кружили друг вокруг друга в опасной близости от пламени. Оно играло тенями на их бронзовых, блестящих от пота телах.

Один из них, низко пригнувшись, бросился в ноги другому, захватил и попытался бросить, но тот вывернулся.

Монотонное гудение оживилось. Сменился тон. Теперь он одобрительный? Кого они приветствуют? Атаковавшего? Или того, кто смог защититься?

Стражница Амет облизывалась. Её низкий глухой рык страшнее голоса рыжегривого царя пустыни в ночи.

Сердце Менны обливалось кровью от леденящего ужаса. Сердце в груди. Сердце на весах.

Разве заставит оно застыть в неподвижности невесомое перо, что достала из волос своих Нефер-Неферу?

— Я не знался с дурными людьми. Я не делал того, что отвратительно. Я не творил каждый день сверх того, что мне было назначено. Моё имя не восходило к высокому положению. Я не командовал слугами. Я не принижал нетеру. Я не брал собственности скромных людей. Я не делал того, что отвратительно нетеру.

Он запнулся.

— Я не делал того, что отвратительно нетеру.

Не делал того, что отвратительно...

Лжёшь, Менна.