Золотой век русской поэзии. Лирика

Славянка тихая, сколь ток приятен твой.
Когда, в осенний день, в твои глядятся воды
Холмы, одетые последнею красой
   Полуотцветшия природы.

Спешу к твоим брегам… свод неба тих и чист;

При свете солнечном прохлада повевает;
Последний запах свой осыпавшийся лист
   С осенней свежестью сливает.

Иду под рощею излучистой тропой;

Что шаг, то новая в глазах моих картина,
То вдруг, сквозь чащу древ, мелькает предо мной,
   Как в дыме, светлая долина;

То вдруг исчезло все… окрест сгустился лес;

Все дико вкруг меня, и сумрак и молчанье;
Лишь изредка, струей сквозь темный свод древес
   Прокравшись, дневное сиянье

Верхи поблеклые и корни золотит;

Лишь, сорван ветерка минутным дуновеньем,
На сумраке листок трепещущий блестит,
   Смущая тишину паденьем…

И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;

Заглохшая тропа; кругом кусты седые;
Между багряных лип чернеет дуб густой
   И дремлют ели гробовые.

Воспоминанье здесь унылое живет;

Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,
Оно беседует о том, чего уж нет,
   С неизменяющей Мечтою.

Все к размышленью здесь влечет невольно нас;

Все в душу темное уныние вселяет;
Как будто здесь оно из гроба важный глас
   Давно минувшего внимает.

Сей храм, сей темный свод, сей тихий мавзолей,

Сей факел гаснущий и долу обращенный,
Все здесь свидетель нам, сколь блага наших дней,
   Сколь все величия мгновенны.

И нечувствительно с превратности мечтой

Дружится здесь мечта бессмертия и славы:
Сей витязь, на руку склонившийся главой;
   Сей громоносец двоеглавый,

Под шуйцей твердою седящий на щите;

Сия печальная семья кругом царицы;
Сии небесные друзья на высоте,
   Младые спутники денницы…

О! сколь они, в виду сей урны гробовой,

Для унывающей души красноречивы:
Тоскуя ль полетит она за край земной —
   Там все утраченные живы;

К земле ль наклонит взор — великий ряд чудес:

Борьба за честь; народ, покрытый блеском славным;
И мир, воскреснувший по манию небес,
   Спокойный под щитом державным.

Но вкруг меня опять светлеет частый лес;

Опять река вдали мелькает средь долины,
То в свете, то в тени, то в ней лазурь небес,
   То обращенных древ вершины.

И вдруг открытая равнина предо мной:

Там мыза, блеском дня под рощей озаренна;
Спокойное село над ясною рекой,
   Гумно и нива обнаженна.

Все здесь оживлено: с овинов дым седой,

Клубяся, по браздам ложится и редеет,
И нива под его прозрачной пеленой
   То померкает, то светлеет.

То слышен по току согласный звук цепов;

Там песня пастуха и шум от стад бегущих;
Там медленно, скрыпя, тащится ряд волов,
   Тяжелый груз снопов везущих.

Но солнце катится беззнойное с небес;

Окрест него закат свободно пламенеет;
Завесой огненной подернут старый лес;
   Восток безоблачный синеет.

Спускаюсь в дол к реке: брег темен надо мной

И на воды легли дерев кудрявых тени;
Противный брег горит, осыпанный зарей;
   В волнах блестят прибрежны сени;

То отраженный в них сияет мавзолей;

То холм муравчатый, увенчанный древами;
То ива дряхлая, до свившихся корней
   Склонившись гибкими ветвями,

Сенистую главу купает в их струях;

Здесь храм между берез и яворов мелькает;
Там лебедь, притаясь меж берега в кустах,
   Недвижим в сумраке сияет.

Вдруг гладким озерком является река;

Сколь здесь ее брегов пленительна картина;
В лазоревый кристалл, слиясь вкруг челнока,
   Яснеет вод ее равнина.

Но гаснет день… в тени склонился лес к водам;

Древа облечены вечерней темнотою;
Лишь простирается по тихим их верхам
   Заря багряной полосою:

Лишь ярко заревом восточный брег облит,

И пышный дом царей на скате озлащенном,
Как исполин, глядясь в зерцало вод, блестит
   В величии уединенном.

Но вечер на него покров накинул свой;

И рощи и брега, смешавшись, побледнели,
Последни облака, блиставшие зарей,
   С небес, потухнув, улетели:

И воцарилася повсюду тишина;

Все спит… лишь изредка в далекой тьме промчится
Невнятный глас… или колышется волна…
   Иль сонный лист зашевелится.

Я на брегу один… окрестность вся молчит…

Как привидение в тумане предо мною
Семья младых берез недвижимо стоит
   Над усыпленною водою.

Вхожу с волнением под их священый кров;

Мой слух в сей тишине приветный голос слышит:
Как бы эфирное там веет меж листов,
   Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,

С сей очарованной мешаясь тишиною,
Душа незримая подъемлет голос свой
   С моею беседовать душою.

И некто урне сей безмолвной приседит;

И, мнится, на меня вперил он темны очи;
Без образа лицо, и зрак туманный слит
   С туманным мраком полуночи.

Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,

Опять в видении прекрасном воскресает;
И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,
   С надеждой к сердцу прилетает.

Но где он?.. скрылось все… лишь только в тишине

Как бы знакомое мне слышится призванье,
Как будто Гений мой указывает мне
   На неизвестное свиданье.

О! кто ж ты, тайный вождь? душа тебе вослед!

Скажи: бессмертный ли пределов сих хранитель
Иль гость минутный их? Скажи, земной ли свет
   Иль небеса твоя обитель?..

И ангел от земли в сиянье предо мной

Взлетает; на лице величие смиренья;
Взор к небу устремлен: над юною главой
   Горит звезда преображенья.

Не медли улетать, прекрасный сын небес;

Младая жизнь в слезах простерта пред тобою…
Но где я?.. Все вокруг молчит… призрак исчез,
   И небеса покрыты мглою.

Одна лишь смутная мечта в душе моей,

Как будто мир земной в ничто преобратился;
Как будто та страна знакома стала ей
   Куда сей чистый ангел скрылся.

23–28 сентября 1815