Золотой век

— Чего уж тут облыжно, князь, ваше сиятельство! Спроси у любого графского мужика, — всяк тебе то же скажет.

— Ты врешь, врешь!..

— Не вру, князь-батюшка, а правду-матку говорю. Да не одну меня сгубил злодей-граф; десятками считать и то не сочтешь молодых баб да девок несчастных, которые угодили к графу-старику на утеху.

— Неужели правда? — упавшим голосом спросил у молодой вдовы князь.

Он начинал верить в искренность ее слов.

— Правда, князь-батюшка, истинная правда! Как пред Богом говорю: не губи ты свою дочь, не выдавай ее за развратного графа старого! Ведь не один десяток нашей сестры держал он в своих хоромах, а как услыхал, что ты изволил из Питера домой вернуться, всех баб и девок распустил домой; оставил только Польку, беспутную девку, да меня, вдовицу горькую.

— Ты говоришь, этот ребенок графа?

— Его, князь-батюшка, его со мною прижил.

— Ты сама… или кто послал тебя с такими словами? — после некоторой задумчивости спросил князь Полянский у Авдотьи.

— Сама, князь-батюшка, сама; никто меня не посылал.

— Зачем, или с какою целью ты это сделала?

— Из любви к княжне.

— Ну, это ты врешь, моя милая! Мою дочь ты не знаешь, поэтому и полюбить ее не могла.

— Княжну я не знаю, а все же мне ее жаль.

— Врешь, говорю! Ко мне тебя толкнуло что-нибудь другое. Если ты не скажешь правды, то я прикажу тебя связать и отправить к графу Баратынскому как негодную доносчицу.

— Ох! Скажу, скажу всю правду, как попу на исповеди, только не отправляй меня к мучителю, лучше сам убей, — повалившись в ноги с плачем проговорила молодая вдова.

— Что ты болтаешь! За что я тебя стану убивать? Ты не в себе!

— И то не в себе, князь-батюшка! Прости ты меня, бабу глупую! Уж больно меня изобидел злодей-граф! Я ль ему не служила, старому, постылому! Я ль его не ублаготворяла? Не один год со мною жил, как с женой, и от других своих полюбовниц меня отличал. А тут наткось! Девка Полюха, вишь, больше ему, старому, приглянулась. А чем она краше меня? Сухопарая, бледнолицая! Ничем не уступит моя вдовья краса против ее девичьей! — с плачем причитала Авдотья.

— Умолкни! Перестань реветь! Ладно, теперь я понял, что привело тебя из графской усадьбы в мой дом! Ты задумала отомстить графу Аполлону Ивановичу за то, что он предпочел тебе какую-то девку… Так?

— Так, князь-батюшка, так! Справедливы твои слова!

— Ты отместку ему задумала учинить?

— Задумала, князь, ваше сиятельство, задумала! Уж больно мне обидно.

— Так ты говоришь, граф девку-полюбовницу при себе держит?

— При себе, князь-батюшка, при себе… в своих хоромах; а я-то живу на краю усадьбы, в отдельной избе… Прежде-то граф ко мне часто похаживал, а как приглянулась ему, старому псу, Полюха, и меня забыл, и в горенку мою не заглядывает.

— А ты, баба, и решилась выместить свою злобу на нем, так?

— Так, батюшка-князь, ваше сиятельство, так! Слезно прошу: не погуби меня, ваше сиятельство! Графу-то не изволь рассказывать про меня горемычную: ведь лют наш граф в гневе, мукой замучит… У живой душу во мне вытащит.

При этих словах Авдотья снова земно поклонилась князю Полянскому.

— Полно валяться на полу; встань и слушай! — сурово проговорил ей князь Платон Алексеевич.

— Слушаю, ваше сиятельство, слушаю.

— Сама ты не проболтайся! А я ни единого слова не скажу про тебя графу… Ступай домой. Постарайся незаметно туда вернуться, и твой донос на графа я принимаю как услугу мне… А за услугу я плачу. Вот возьми и ступай.

Князь дал горсть золотых молодой вдове и повторил ей свой приказ уйти.

LVI

«Что же это такое, что мне рассказывала эта молодая баба. Если только одна половина правды из ее слов, то и то я должен не принимать у себя графа Баратынского, а не только отдать за него Наташу. Я не верил тем слухам, которые ходили про него, но теперь убедился воочию. И за такого человека я думал отдать свою дочь. Надо положить конец этому сватовству. Написать графу или подождать, когда сам приедет?»

Таким мыслям предавался князь Платон Алексеевич вскоре после ухода молодой вдовы Авдотьи. Простой, бесхитростный рассказ произвел на графа удручающее впечатление.

Он благодарил судьбу, которая открыла ему глаза и указала, что за человек граф Баратынский.

В тот же день доложили князю о приезде графа.

Князь Платон Алексеевич принял его довольно сухо.

Это замечено было гостем. Граф Аполлон Иванович не привык к такому приему. Он приехал узнать день свадьбы его с княжной Натальей Платоновной и был немало удивлен таким приемом со стороны своего нареченного тестя.

— Князь, вы, кажется, мною чем-то недовольны? — спросил он у Платона Алексеевича.

— Я? Нисколько, — коротко ответил ему тот.

— Но мне показалось, князь… Я… я… приехал узнать…

— О чем, граф?

— Когда вы изволите назначить день нашей свадьбы?

— О свадьбе не может быть теперь и речи, — совершенно спокойно ответил князь Полянский сиятельному жениху своей дочери.

— Как! Что вы говорите?

— То, что надо было вам сказать.

— Возможно ли, князь? Вы… вы мне отказываете?

— Да, если хотите, отказываю.

— Но, ваше слово? — заносчиво воскликнул граф Баратынский, багровея от волнения.

— Я беру его назад.