— …ведущая наверх, в ту комнату, которую Вуд сам выбрал для лаборатории, — сказал священник. — Да, именно потайная лестница — и ничего тут не поделаешь. Все оказалось весьма банальным и глупым; а глупее всего, что я не разгадал сразу. Мы все попались на удочку старинной романтики — были тут и приходящие в упадок дворянские семейства, и разрушающиеся фамильные замки… Так разве могло обойтись дело без потайного хода? Это был тайник католических священников, и, честное слово, я заслужил, чтобы меня туда запрятали.
Тайна отца Брауна
Точка постепенно увеличивалась, почти не меняя, однако, своих очертаний, — она оставалась все такой же черной и круглой. Черная сутана не была тут в диковинку, но сутана приезжего (который оказался священником) выглядела как-то особенно буднично и в то же время приветливо по сравнению с одеждами местного духовенства, изобличая в новоприбывшем жителя британских островов. В руках он держал короткий пухлый зонтик с тяжелым круглым набалдашником, при виде которого Фламбо чуть не расплакался от умиления, ибо этот зонтик фигурировал во многих их совместных приключениях былых времен. Священник был английским другом Фламбо, отцом Брауном, а приехал он с визитом, который давным-давно собирался отдать и давным-давно откладывал. Они постоянно переписывались, но не видались уже много лет.
Вскоре отец Браун очутился в центре семейства, которое было так велико, что казалось целым племенем. Ему представили деревянных позолоченных волхвов, оделяющих детей рождественскими подарками (в Испании детские дела занимают видное место в домашней жизни); представили собаку, кошку и обитателей скотного двора; представили и соседа, который, как и сам Браун, был несколько чужд этой мирной долине своими манерами и платьем.
На третий вечер пребывания гостя в маленьком замке туда явился посетитель, засвидетельствовавший испанскому семейству свое почтение с поклонами, которым позавидовал бы любой испанский гранд. То был высокий, худой, седовласый, очень красивый джентльмен с ослепительно сверкающими ногтями, манжетами и запонками. Однако в его длинном лице не было и следа той томности, которая ассоциируется в наших сатирических журналах с белоснежными манжетами и маникюром. Лицо у него, напротив, было удивительно живое и подвижное, а глаза смотрели зорко и вопрошающе, что весьма редко сочетается с седыми волосами. Это одно могло бы уже определить национальность посетителя, равно как и некоторая изысканная гнусавость и слишком близкое знакомство с европейскими достопримечательностями.
Посетитель был не кто иной, как м-р Грэндисон Чейс из Бостона, американский путешественник; он отдыхал от путешествий в своем поместье — в точно таком же замке на точно таком же холме. Здесь он наслаждался жизнью и рассматривал своего гостеприимного соседа как одну из местных древностей. Ибо Фламбо, как мы уже говорили, умел выглядеть человеком, глубоко пустившем в землю корни. Казалось, он провел здесь века вместе со своими виноградниками и фиговыми деревьями. Он вновь назывался своим настоящим именем — Дюрок, ибо «Фламбо», т. е. «факел», было только псевдонимом, под которым люди, подобные ему, ведут войну с обществом. Он обожал жену и детей, из дому уходил только на охоту, и казался американскому путешественнику воплощением той респектабельной жизнерадостности, той разумной любви к достатку, которую американцы признают и почитают в средиземноморских народах. Всесветный бродяга с Запада был счастлив отдохнуть у этой обжитой скалы Юга.