Золотой жук

– Ну, положим, что оно и так, – возразил Легран, которого этот жук, казалось, более занимал, чем он стоил. Цвет этого насекомого, – продолжал он, обращаясь ко мне, – почти оправдывает мнение Юпитера: нельзя вообразить металла, более блестящего, чем его роговое надкрылье, покрывающее нижние крылышки. Но вы только завтра будете в состоянии судить об этом; между тем, я все-таки дам вам понятие об его форме. – При этих словах, он сел около маленького столика, на котором были перья и чернильница, но не было бумаги. Он выдвинул из стола ящик; но бумаги и там также не нашлось.

– Все равно, можно писать и на этом: – сказал он, вынимая из кармана своего жилета что-то похожее на испачканный лоскуток простой бумаги. На нем-то он стал рисовать пером жука. Во все это время, я не оставлял своего места около огня, потому что не совсем еще согрелся. Когда он кончил, то, не вставая, подал мне свой рисунок. В ту самую минуту, когда я брал его, за дверью послышались жалобный вой и царапанье. Юпитер отворил дверь, и огромный водолаз, принадлежавший Леграну, вбежал в комнату. Он прыгнул ко мне, чтоб приласкаться, с такою силою, что чуть-чуть я не опрокинулся со стула: мы были с ним старинные знакомые. Только уже после этого приключения, я посмотрел на бумагу, которую дал мне Легран, и, признаюсь, я был поставлен в положение очень затруднительное.

– Да, – сказал я, посмотрев на бумагу, – да, в самом деле, это необычайное животное, и совершенно мне незнакомое. Я до сих пор не видал ничего, на что бы оно было похоже, – разве только на мертвую голову.

– Мертвую голову? – повторил Легран. – В самом деле, вы правы: есть что-то сходное. Два верхние пятна похожи на глаза, не правда ли? А продолговатое пятно, которое намного пониже, можно принять за рот; – да кроме того, у него и форма овальная.

– Может быть, оно и так, – отвечал я; – но сомневаюсь, Легран, чтоб вы были хорошим живописцем. Я подожду лучше самого насекомого, чтоб иметь об нем ясное понятие.

– Не знаю, почему вы так думаете? – сказал Легран, несколько обиженный: – кажется, я порядочно рисую; по крайней мере, должен был бы порядочно рисовать, потому что у меня были хорошие учители.

– В таком случае, – сказал я ему, – вы шутите надо мною. Да это совершенно мертвая голова; скажу даже, – мертвая голова, очень хорошо нарисованная; – и если ваш жук похож на это, так бесспорно это самое любопытное животное во всем свете. Мы можем даже сочинить какую-нибудь страшную легенду по этому случаю. Надеюсь, что вы назовете его scarabeus caput hominis (жук – мертвая голова), или как-нибудь в этом роде. В естественной истории много подобных названий. Но где же усики, о которых вы говорили?

– Усики? – воскликнул Легран, очень занятый этим разговором. – Посмотрите, и вы увидите усики! Я их сделал очень ясно, так точно, как они и у насекомого, и мне кажется, этого достаточно.

– Может быть, – сказал я; – но верно то, что я их не вижу. – И не считая нужным продолжать этот разговор, я возвратил ему бумагу, без всякого дальнейшего замечания. Признаюсь, я удивился обороту, который принял этот разговор, и не понимал, отчего так горячится мой приятель. Что же касается до рисунка, то там точно не было и следа усиков, и все было похоже на обыкновенное изображение мертвой головы.

Легран сердито взял бумагу и хотел уже измять ее в руке, чтоб кинуть в огонь, как, нечаянно взглянув на рисунок, он вдруг сильно взволновался: лице его покрылось живым румянцем, и вдруг, потом, страшно побледнело. Он продолжал несколько времени рассматривать рисунок с большим вниманием. Наконец, он встал, взял со стола свечу и сел на сундук в другом углу комнаты; там он опять начал, с мелочною тщательностью, рассматривать бумагу со всех сторон, не говоря ни слова. Это меня очень удивило; однако ж я не сделал никакого замечания, чтоб еще более не раздражить его. Кончивши, как казалось, свой осмотр, он вынул из кармана портфель, осторожно положил в него бумажку, и все это спрятал в конторку, которую запер ключом. После этого, он, казалось, стал спокойнее, и его восторженность совершенно прошла. По мере того, как темнело, он становился все более и более задумчивым. Тщетно я употреблял все усилия, чтоб вывести его из беспрерывной рассеянности. Я думал ночевать у него, как уже бывало несколько раз прежде; но, видя его задумчивость, решился идти домой. Он не удерживал меня; но когда я стал с ним прощаться, то он гораздо дружелюбнее обыкновенного пожал мне руку.

Прошло около месяца, и я ничего не слыхал об Легране, как вдруг ко мне, в Чарльстон, пришел его старый слуга, Юпитер. Добрый негр никогда не был так печален, как теперь, и лишь только я его увидел, мне пришла в голову мысль, что с моим другом случилось какое-нибудь несчастие.

– Ну, Юпитер! – сказал я ему, – что нового? Как поживает твой господин?

– Ах, масса, не так хорошо, как бы мне хотелось.

– Не хорошо, говоришь ты. Мне прискорбно это слышать. Что с ним?

– Вот в том-то и дело, что с ним? Он никогда не жалуется, а между тем он очень болен.