Золотые анклавы

Элфи шел по скрипучему лабиринту винтовых лестниц, то вверх, то вниз и по узким неудобным тропкам, которые давно не приводили в порядок (вероятно, потому, что остальные дорожки сейчас были забиты туристами). Последний отрезок пути мы вынужденно проделали через жилую часть анклава – странное место: нечто среднее между старинной улицей и проектом по истории, который выполнил тринадцатилетний школьник, поленившийся подобрать материал. Там был узкий булыжный тротуар, по которому мы втроем едва могли пройти плечо к плечу, а по обе стороны стояли до половины обшитые деревом дома, все шириной с собственную входную дверь, с одним-единственным окном на каждом этаже. Крыши соединялись балками, и на них как паруса висела какая-то ткань; наверху горели кварцевые лампы, не такие шикарные, как в саду, но, сидя в комнате, наверное, можно было убедить себя, что это настоящий дневной свет. Однако снаружи он был тусклым и зыбким, все эти слишком узкие и слишком высокие здания неприятно нависали над улицей, и я с радостью миновала их и устремилась к виднеющейся вдалеке зеленой лужайке.

Как только мы вышли на воздух, я сделала глубокий вдох – и тут же почуяла едкую вонь мочи. Мужчина в потрепанном ярко-синем халате, явно надышавшийся иллюзорных испарений, справлял нужду на краю лужайки. Сами по себе испарения не были неприятными, но в сочетании с другой вонью превращались в полную мерзость, как если бы кто-то попытался скрыть запах кошачьего лотка при помощи дешевых цветочных духов.

Элфи втянул воздух сквозь зубы и помотал головой:

– Это никуда не годится.

Он быстро произнес обращающее заклинание, которое наверняка использовал не раз, расправляясь с обширной категорией злыдней, плюющихся ядом и кислотой. Оно заставило всю мочу, включая ту, что уже впиталась в землю, полететь обратно и забрызгать мага в синем халате. Тот, издав негодующий вопль, сбросил мокрый халат – и оказалось, что под ним, вы удивитесь, доспехи.

– Я тебе яйца оторву и поджарю, мать твою, поганый прыщ! – завопил мужчина, пытаясь найти нечто, раньше висевшее у него на боку.

Судя по всему, он довольно далеко ушел за грань реальности, однако скоро, вероятно, отыскал бы оружие. Лизель с досадой вздохнула, помахала рукой (то же самое заклинание она применила и ко мне, а теперь безошибочно урезала дозу сообразно с целью) и велела не терпящим возражений тоном хозяйки дома:

– Ляг и проспись, пьяница! – И она слегка шевельнула пальцами, вкладывая в свои слова лишь минимальную толику побуждения.

Мужчина помедлил, обнаружил, что больше не залит вонючей мочой, добродушно кивнул: «Ну ладно», отошел на пару шагов и повалился на траву.

Элфи, казалось, горел желанием затеять ссору, когда мы приблизились к гулякам. Меня в целом не волновало, с достаточным ли почтением Янси и ее приятели относились к священным призракам лондонского анклава, но, признаюсь, я не одобрила их поведение, когда внимательней взглянула на пресловутую Мемориальную лужайку. На ней не стояло памятников с пафосными статуями и гравированными табличками. Не была она и кладбищем, потому что из Шоломанчи не привозят тел. Однако в дальнем углу своего волшебного сада лондонцы намеренно оставили широкую зеленую лужайку, метров сто в поперечнике; там не росло ни единого деревца, а на изумрудно-зеленой траве камешками был выложен большой лабиринт. Камни были примерно с ладонь, плоские, круглые, полупрозрачные – они сразу же напомнили мне мамины кристаллы. Но не те, что светились маной. Эти камни больше походили на кристаллы, которые я полностью сожгла, сражаясь с чреворотом в библиотеке Шоломанчи, – те, что потускнели и умерли.

Даже не глядя на вырезанные на камнях темно-коричневые имена, я все поняла. В школу и из школы не ходят сообщения, ни на бумаге, ни во сне; внутрь нельзя даже послать заклинание на поиск сердцебиения. Если повезет, раз в год получишь от своего ребенка весточку – если он передал ее тому, кто пережил выпуск. Но лондонцы кое-что придумали.

Будущий ученик Шоломанчи вырезал свое имя на таком вот камне и наполнял его маной, которую собирал сам, а затем, уколов палец булавкой, натирал надпись кровью. Родители хранили камень у себя все четыре года, глядя на него утром и вечером. Если он начинал тускнеть, они убеждали себя, что им просто кажется. Может быть, они брали камень и относили его в темный уголок, чтобы убедиться, что он по-прежнему светится. Через две-три недели друзья начинали вести себя с ними особенно деликатно. В один прекрасный день родители приносили погасший серый камень сюда, находили свободное место – его было немного, а кое-где камни лежали в два слоя – и клали здесь останки ребенка, которого отправили умирать во тьме.

Эта простая зеленая лужайка стоила дороже десяти дворцов. Дизайн волшебного сада не был результатом чисто художественного решения – тропки сделали извилистыми вынужденно, чтобы магия могла с наименьшими затратами показывать их и убирать. Понадобилось бы гораздо больше маны, если бы они отчетливо просматривались из конца в конец.