Золотые ласточки Картье

От чистого, так сказать, сердца, которое – Петенька чувствовал это – билось тревожно, нервно, выдавая девичьи симпатии.

Петенька, затянувшись цигареткой, покосился.

Наденька сидела в углу.

Некрасивая, но весьма себе состоятельная… Кто ее привел? Машка? Точно, Машка… Присоветовала подружку, с которой в сиротском приюте знакомство свела… Мол, зело чувствительна она к бедам народным…

…Сама Машка бедовая. Ей на империализм и беды народные наплевать с высокой башни, ей в жизни куражу не хватает, вот и подалась в революционерки. Только с Петенькой ей тоже прискучило, листовки-газеты – сие несерьезно. Ей бы иного дела, с бомбами… О том каждый раз заговаривает, Петенька же слушает, кивает, но… Революция революцией, а голова у него одна. И разумеет Петенька, что одно дело – бумажки раскидывать, за бумажки небось охранка не будет жилы рвать, и совсем иное – в бомбисты идти. Тут, конечно, имя в историю впишется, да только посмертно впишется, поелику после первого же взрыва возьмут их всех да на виселицу спровадят.

Или в ссылку.

В ссылку Петеньке совсем даже не хотелось, не то повзрослел, не то надоели ему нынешние игры, но все чаще стал он задумываться не о благе общественном, каковое наступит исключительно после падения кровавого царского режима, но о личной выгоде.

Доучиться бы… и устроиться в тихом теплом местечке. Хорошо бы при усадебке, а еще лучше, ежели сия усадебка будет Петеньке принадлежать… И вот тут-то мысли его вновь поворачивали к некрасивой, но явно влюбленной девице.

Купеческая дочь.

Петенька узнавал, что батюшка ее, Михайло Илларионович, миллионщик. И дом-то у него есть, и заводики по всей России, и усадеб бессчетное количество. Пусть и не царских кровей он, но для своих рабочих – как есть и царь, и даже император. А наследовать империю сию будут дочери, Наденька и Оленька…

Оленька, конечно, краше.

Петюня видел ее, ходил к особняку, любовался и приценивался, чего уж тут. И весьма себе понравилась сестрица Надежды. Красива, легка. И сразу видно – глупа, но… балованная… И пусть Петюня нисколько не сомневался в собственных чарах – даром, что ли, он первый год пробивался по престарелым вдовушкам, весьма до юного тела охочим, – но рисковать не желал.